первыми отважились обличать не отдельных монахов, а монашество в целом. Яростно обрушивается Браччолини на монахов. Участники диалога заявляют, что «никакое богатство не может их удовлетворить. Постоянно они чего-то требуют, постоянно чего-то домогаются»{257}. Эти «двуногие ослы с грязной душой стали постоянно околачиваться при папском дворе»{258}, где они «требуют должностей, льгот, знаков благосклонности, привилегий…». Они — язва общества, «цель их совершенно ясна — это подлость, плутовство, ложь, коварство»{259}. В диалоге приводится множество конкретных примеров — того, как монахи, надевая маску смирения, вымогают деньги, развратничают, предаются обжорству и другим порокам.
Браччолини во многих отношениях развивает далее мысли, которые встречались у гуманистов старшего поколения. Особенно интересен его диалог «Об алчности». Один из собеседников, Антонио Лоски, заявляет: «Ты должен признать, что это стремление к деньгам заложено в природе всех [людей]. Поэтому все, какого бы они ни были возраста, положения, звания, достоинства, одержимы страстью к золоту, то есть алчностью…». Эта мысль кажется на первый взгляд традиционной. Однако надо иметь в виду, что взгляды гуманистов на природу людей коренным образом отличались от средневековых. В том же трактате сказано: «То, чего жаждут все, даровано нам природой и проистекает от нее. Однако ты не найдешь никого, кто не желал бы большего, чем необходимо, никого, кто не хотел бы владеть намного большим. Итак, алчность — вещь естественная»{260}.
Лоски переходит к нападкам на традиционное представление о стяжательстве и алчности, считавшейся одним из семи смертных грехов. «Я не хочу, чтобы ты возражал мне, — обращается он к оппоненту, — ссылаясь на тех грубых и неотесанных, праздно шатающихся лицемеров, которые под предлогом религии изыскивают себе без труда и усилий пищу, проповедуя другим бедность и презрение к земным благам… Представь себе, в какой беспорядок пришло бы все, если бы каждый стремился обеспечить себя только необходимым… Города утратили бы все свое великолепие, всю свою красоту, не возводились бы храмы и колоннады, исчезли бы искусства; пришли бы в полное расстройство наше существование и государство… Для государства деньги необходимы как жизненный нерв, и если в нем имеется много людей, стремящихся к приобретению денег, их можно рассматривать как основу и фундамент государства. В самом деле, если государство нуждается в помощи, к кому мы прибегнем: к бедным наемным работникам, а равно к тем, кто пренебрег богатством, или же к богатым, то есть алчным, ибо трудно разбогатеть без алчности?»{261} Таким образом, общественная польза неразрывно связана и даже обусловлена личной.
Правда, как и в других гуманистических диалогах, ни один из собеседников, в том числе Лоски, не выражает точку зрения автора полностью. Сам диалог начинается с речи Монтепульчано, которая содержит характерное для стоиков порицание скупости и корысти, являющихся корнем всех пороков. Наконец, завершающий беседу богослов Андреа Константинопольский в своей речи оправдывает стремление к обладанию богатствами, но считает, что оно должно быть умеренным, так как чрезмерная корысть превращает человека в раба неуемной жадности и в то же время пагубна для общества. Он, как и Лоски, осуждает лицемерное отношение к богатству духовных лиц, сочетающееся у них со страстью к накопительству. Это дополняет самую яркую часть диалога — утверждение о пользе и благотворности для общества богатства. Все это в целом — взгляды самого автора. Не случайно Браччолини в одном из писем говорит: «Если бы человек был лишен здоровья, богатства, родины, наша доблесть, без сомнения, была бы… бесплодной»{262}. Подлинная добродетель, пишет он в другом месте, не может существовать без отклика, так как она предназначена служить примером другим людям. Слава и богатство — вот две цели, к которым стремится человек, заключает Поджо. Такова квинтэссенция философии Браччолини, столь характерная для его времени и тех социальных слоев, которые он представляет в своем творчестве.
В «Книге о благородстве» развивается еще один лейтмотив гуманизма: Браччолини проводит мысль, что подлинное благородство зиждется не на знатном происхождении, а на достоинствах самого человека, его доблести. Ленивых же, бездеятельных, порочных не следует почитать лишь потому, что они принадлежат к знатному роду.
Остроумный и язвительный{263}, поклонник красоты, в каком бы виде она ни представала (античные памятники, природа, прекрасные женщины), писатель, с одинаковой легкостью употребляющий классическую латынь как для писем и ученых трактатов, так и в своих фацетиях и живой разговорной речи, Поджо был «одним из выдающихся ученых этого золотого века»{264}.
Соперником и противником Поджо Браччолини был Лоренцо Валла (1407–1457), блистательный ученый — философ и филолог, обладавший значительным критическим талантом и смелостью в ниспровержении традиционных авторитетов. Он был сыном юриста, родился и обучался в Риме. Став в 23-летнем возрасте профессором, Валла начал преподавать риторику в Павийском университете и вскоре приобрел известность. С 1435 г. в течение 13 лет он жил в качестве секретаря при дворе неаполитанского короля Альфонса Арагонского. Несмотря на то, что он должен был повсюду, даже в военных походах, сопровождать короля, Валла, как он пишет сам, «во время плаваний, странствий, в походах часто возвращался к ученым занятиям»{265}. Именно этот период был самым творчески насыщенным в жизни Валлы, снискавшего себе своими произведениями широкую славу.
Последние годы жизни Валла провел в Риме, занимая должность одного из секретарей курии в период, когда папа Николай V собрал при своем дворе многих видных гуманистов. Одним из выдающихся сочинений Валлы явился его ранний трактат «О наслаждении», позднее переработанный и получивший название «Об истинном и ложном благе». В диспуте принимают участие стоик (в первой редакции — Леонардо Бруни), эпикуреец (первый вариант — Антонио Беккаделли Панормита, неаполитанский поэт-гуманист) и христианин (первая редакция — Никколо Никколи). Стоик, выступающий первым, заявляет, что люди рождаются на свет животными. Природа побуждает людей тяготеть к злу и испытывать ненависть к добру, поэтому она не может принести им счастья. Единственным истинным благом, к которому должен стремиться человек, является добродетель; надо стойко, с достоинством переносить те несчастья, которые выпадут на долю человека. Наиболее яркую часть трактата составляет речь эпикурейца. Это — гимн, воспевающий чувственную природу человека. «То, что создала природа, может быть только свято и достойно похвалы», — заявляет он. «Природа… не возбуждала никаких пороков в людях… как думают невежественные и глупейшие стоики», — возражает он своему оппоненту. «Природа поставила перед тобой наслаждения и дала душу, склонную к ним»{266}. От самих людей зависит, умеют ли они достаточно полно пользоваться благами тела: здоровьем, красотой, силой и пр.
