в Экран, хруст бы был, осколки… Я прошаренный участник ДТП, я знаю, как должно быть.
Сейчас не так.
Наша кабинка болтается в белом сияющем тумане. Он тёплый. От него запотели стёкла кабинки. Он добрый, безопасный. Даже целебный, как пар в хамаме. От него хорошо. Гораздо лучше, чем бывает, например, на улице, когда смотришь на далекое сияние Экрана. Там ты – часть радости. А тут – часть силы. Я сама как Экран.
Я себя не чувствую. Ухожу в это сияние. Становлюсь…
– Ой!
Голову сдавило. Отчаянно. Глаза болят, жмурюсь, не помогает, больно смотреть…
Наверное, я про это кричу. Потому что Юра реагирует. Сперва разжимает мои ладони, теперь я могу закрыть ими лицо. Потом обхватывает меня за плечи, шепчет…
Не понимаю ни слова, чужой язык, головная боль, отчаянный белый свет.
Если меня сейчас выкинет из этого мира… голова… будет болеть?
– Дым! Дым! Как ты это сделала? Ты зажгла Экран!
Что он говорит? Не понимаю. Чем чаще я попадаю в Захолустье, тем чаще попадаю в неприятности. Что дальше-то будет? Я и здесь попаду в ДТП? Но тут почти нет машин.
– Я что?
Я утираю слезы. Белое сияние мягче, его словно занавеской прикрыли. Наша кабинка движется вверх, совсем скоро станция. Юра снова меня держит. Прижимает мою голову к своему плечу.
– Не смотри туда, пожалуйста, не смотри туда больше! Дым! Ты чуть не взорвала Экран!
Голова всё ещё болит. Тупо, привычно. Как в реале.
Юра держит меня за плечи. Его лицо так близко… можно повернуться и коснуться губами… Всё такое белое, всё такое яркое… Такое счастливое. Как и бывает во сне!
Только во сне и бывает.
– Вика! Вик, я ушла. Просыпайся, солнце! Я с Мелочью сходила. У тебя в двенадцать физио! Не опоздай!
Не хочу открывать глаза. Не хочу никуда.
В телефоне будильником стоит любимая музыка… Глаза болят и в этой реальности. Куда теперь деваться? В любовь из мюзикла. Носом в собачью шерсть. У меня такие холодные нос и пальцы, что Мелочь взвизгивает. А потом вспоминает, что он всё-таки боевой пекинес, пусть и наполовину.
– Мелочь, мне тебя там так не хватает. Хочешь со мной в Захолустье?
Он рычит.
– Вика, ты про этого своего слышала?
Папа собирается на работу. Я с ним особо не разговариваю, когда голова так сильно болит. Но только когда голова… Я уже не сержусь на папу. Прямо сейчас вот дошло, проснулась с двумя ощущениями: у меня не так сильно болит голова и я не сержусь на папу!
– Слышала, Вик?
– Какого моего?
– Француза!
Ох! Оно случилось, оно случилось, оно случилось, я ему не помешала и не помогла, оно само!
– Ты вообще о чём?
– Иди новости почитай…
И папа закрывает за собой дверь. А я уже не слышу, я в телефоне.
Я забыла! Я не смотрела в соцсети и вообще никуда. Голова была другим занята. А там – такая новость. Даже две. Во-первых, мой актёр сказал, что он гей. Ему задали вопрос, и он напрямую ответил, вот пруфы и два перевода с французского – на английский и на русский. А во-вторых, какой-то депутат, для которого все геи – личные враги, решил запретить «этого больного француза». В смысле запретить его гастроли в России. Ну и, естественно, билеты на концерт уже подорожали. В два раза. С такими запретами никакой рекламы не надо. Но это почти не важно. Потому что я чувствую – вот оно и произошло. Это то, чего я боялась.
А оно какое-то нестрашное, некритичное. И я даже, кажется, понимаю, чем были все мои страхи. Всем этим хайпом с комментариями – пожеланиями подохнуть тем или иным образом. Там не только на русском писали, гомофобов в мире очень много. Дураки какие! Мне кажется, талант человека не зависит от цвета его трусов. Он же не призывает, не демонстрирует. Это его личная жизнь. Жизнь отдельно, роли отдельно.
Мне очень жалко моего дорогого Ж. Я его люблю, как Мелочь люблю, как он сам любит своего кота Монаха. За то, что он есть и что от его ролей столько радости другим. Только я всё равно напишу в социальных сетях слова поддержки. И поговорю с папой на тему билета на концерт. Даже если мне не так интересно, как раньше, это дело принципа.
Я сижу до вечера и читаю про дорогого Ж. И слушаю музыку. Это так горько и так прекрасно…
И он поставил мне лайк!
3
Вечером звонят в дверь. Опять реклама? Мама открывает, говорит… У меня наушники и музыка, социальные сети и комменты.
– Вика! Викуша, иди сюда.
В коридоре стоит тётя Ира Щедровицкая, мама странного Димы.
Он пропал.
– Ты же можешь? Ирочке очень надо!
– Пожалуйста. Пожалуйста, помоги…
И Димина мама вдруг встаёт на колени. Взрослая седая тётя Ира опускается на колени передо мной. И глядит умоляюще… Это какая-то чушь. Ну или как в спектакле, где я – кто-то очень властный и меня вот так умоляют о важном. Только сейчас не спектакль, а жизнь. Дикая, чужая, неудобная жизнь, в которой умственно отсталый человек вышел из подъезда покормить кошек и пропал. Возле своего подъезда. И трубку не берёт. И вообще.
– Солнышко моё, помоги, пожалуйста. Я тебя очень, очень прошу!
– Ира, да ты что…
Мама пробует поднять тётю Иру с пола. А она хватает меня за колени. И держит так крепко… Как Юра в Захолустье. Как в ловушке. Как в дурном сне, в котором меня ловят какие-нибудь мертвецы. Только здесь – живой человек. Серый от напряжения. Колотящийся от ужаса.
– Не надо так! Пожалуйста!
Я закрываю лицо руками.
– Найди мне Димочку. Ди! Моч! Ку!
По всхлипу на каждый слог.
– Хорошо. Попробую.
А вдруг не сумею?
– Ира, Ира успокойся… Вика сейчас попробует. Обязательно. Да, Викуша?
И я пробую. Я не сильно понимаю, чего от меня хотят. Я ведь не умею управлять своими видениями. Я могу только сесть, лицо руками закрыть и подумать. Изо всех сил подумать об этом несчастном ненормальном… нет, не так, об этом очень доверчивом и беспомощном Диме… Почти взрослом внешне, с мозгами малыша. Куда он мог деться?
– Когда он пропал? Куда он пропал?
Тётя Ира снова объясняет, что Дима вышел покормить кошек к соседнему подъезду. Он часто это делает, утром и вечером, каждый день. Покормит кошек, поговорит с соседками, которые сидят на лавочке, и идёт домой. Вот, сейчас не пришёл. А на скамейках никого нет. Сегодня холодно, старушки не гуляют. Только собачники. Но никто из них Диму не видел. А я что могу увидеть?
– Вам надо в службу поиска, в «Лизу Алерт». В полицию, чтобы камеры наблюдения проверили.
Я не понимаю, они же взрослые люди, почему они от меня этого всего хотят? Где у них логика?
– А вдруг ты сразу можешь увидеть?
Я закрываюсь
