быстры и осторожны, как чувствуют друг друга в слиянии и как прекрасен их гейм. Семья без потерь и раненых взяла старого монта, пищи хватило на много дней всем от мала до велика.
Самка осталась с ними ещё на две ночи и выбрала рыжеватого длиннохвостого Редхи. Семья с интересом смотрела, как они играют и раз за разом спариваются, молодёжь волновалась и цокала, отвергнутые сыновья уныло наблюдали игру да облизывались, набираясь чужого опыта.
— Ты унесёшь в себе мою здоровую кровь, — сказала она чужачке на прощанье. — Мы не болеем от слюнявых зверей и не боимся отравы двуногих.
— Да будет по словам твоим, Мать Матерей, — та поджала хвост в знак почтения и ткнулась лбом, прежде чем исчезнуть в траве.
У входа сидела Дочь из первых детей, пока ещё праздная, рядом с нею играли подростки последнего помёта Матриарха — она лишь недавно перестала кормить их молоком. Один изображал медленного болотного тоура, остальные делали засаду, чтоб наброситься пока ещё хаотичным скопом. Старшая их Сестра что-то снисходительно поясняла. «Рано ещё брать на охоту, — думала Матриарх, — пусть Ночной Глаз прищурится, тогда найду им слабую добычу…»
Сын подошёл бесшумно, как умел ходить лишь он. Матриарх услышала его, только когда он вспрыгнул на камень рядом.
— Ласкою твоею, Мать, — ткнулся лбом.
Она поспешно осмотрела и обнюхала его — Йела не было четыре дня. Цел, здоров, энергичен.
— Что ты видел, сын мой? — сказала она. — Что ты узнал?
— Двуногие ушли из Мёртвого Леса, — ответил Йел. — Забрали ревущих зверей, осталось пустое логово да мёртвое болото, в котором они рылись.
— Ащщ! — Матриарх с недовольством ощерилась.
Месть, которую она вынашивала, будто плод, откладывалась.
— Я повстречал других двуногих в лесу. Они ходили, словно искали добычу. Все самцы, воины с палками, в твёрдых шкурах огненного цвета.
— Ты был осторожен?
— Они не видели меня и не слышали, я их пас, как бык своих самок. Не нападал, помня твои мудрые слова, лишь смотрел. У этих, ярких, закрыто всё, даже морда. Они открывают её когда едят и пьют вонючую воду. На них напала сулица, но двуногий ударил её трескучкой и та свалилась без сил, а они пошли дальше, не стали брать. Я убил её и съел печень.
— Быть может, ищут нас, — подумав, сказала она. — Ты замёл следы?
— Замёл, сделал круг и бежал целый день в другую сторону. Я нашёл там ещё одно логово двуногих.
— Где? — быстро спросила Матриарх.
— У озёрной затоки, в чаще леса за широкой тропой. День пути от Мёртвого Леса. Те много охотятся, видно, большая семья. Часть добычи просто бросают, как слюнявые патры, которые убивают из злобы, а не ради защиты и пищи.
— Ащщ!!!
«Они расползаются, как зараза, — подумала она. — Сколько не выбьешь двуногих — те приползут ещё и станут мстить. Они сами — болезнь леса, как жуки, что убивают деревья на полдня бега…»
— Трупы жрут сулицы и шаурги. Я не ел. Только смотрел кругом и нюхал. И вот, что странно…
— Говори.
— С ними в логове живёт муст, самец, крепко пахнет. Я видел его метки.
— С двуногими? Чушь, — не поверила Матриарх.
— Клянусь Ночным Глазом, чтоб мне на охоте опозориться, если я ошибся, — с обидой ответил сын. — Там было много новых запахов и меток, но другого муста я узнать способен.
— Я подумаю над этим позже, — сказала она. — Ты прекрасно справился. Отдыхай, Сёстры вылижут тебя.
Глава 31. Лана
* * *
Шлюх звали Саломэ и Катерина, одна была местной, другая приезжей, обе — девчонки неплохие, ещё не старые, только неприкаянные.
Симпатичная чернявая Саломэ, в прошлом — парикмахер, по собственным уверениям жила в колыбе превосходно и уходить никуда не собиралась. На хмурый она присела, прожигая жизнь с богатым любовником в столице. Осознав размер неприятности, переехала подальше от искушений, в провинцию, к дальней родне, лечиться. Новый любовник с герычем, пониже классом, нашёлся и там, спрыгнуть не получилось. Вообще расставаться с мужчинами оказалось куда проще, чем с пагубной и дорогой привычкой. Заработать в парикмахерской на жизненно важную дозу Саломэ не могла — какие уж тут клиентки? Она, взъерошенная, либо бегала на кумарах в поисках денег, либо пускала слюни, раскумарившись. И Саломэ сделала самое простое, что пришло в голову: поселилась в наркотически щедрой музыкальной тусовке, за дозу подпуская к телу всех желающих. В юности она была красоткой, да и сейчас сохранила приятную физиологию, а музыканты лабали по клубам, потому хмурый всегда находился.
В особо тяжкие моменты Саломэ на пару дней ложилась в медкапсулу в наркодиспансере и чистила кровь, но психологическая зависимость никуда не девалась, уж слишком ей нравилась безмятежность макового поля, в то время как трезвая реальность, даже вне абстиненции, контрастно жалила неустройством. Однажды басист привёл с собой на репетицию товарища, тот оказался Стасом, охотником Шульги. Саломэ отсосала ему со всем старанием, и Стасик забрал её в колыбу. К музыкантам она возвращаться и не захотела. Здесь было всё необходимое для жизни: еда, крыша, сухой экстракт макового поля, собственная медкапсула (сбросить дозу) будто в диспансере, и мужчины, которым так не хватало тепла.
— Наркота у ней, да парней главней! — кивая на Саломэ, в рифму сказала полноватая, светлоглазая Катерина с густыми русыми волосами, — у меня наоборот. Я всегда любила мальчиков, лет с двенадцати поняла, что жить без них не могу, так бы каждого и обняла, они такие милые, как щенки, только лучше, и все разные! Уж начнёшь, так не остановиться. А на хмурый подсела случайно, когда в Париже пела.
Катерина закончила культурный колледж, ездила на гастроли с народным хором и перебывала где угодно. В поездке попробовала героин, кто-то подарил артистам увесистый пакет. Сперва нюхала, затем стала колоть. Две другие певицы не пристрастилось, а она — да. Из хора её выгнали, мать хотела сдать Катю на принудительное лечение, к счастью, пацики приютили в колыбе и не дали пропасть в недрах лечебницы. В наркотике Катерина была умеренной, поесть любила и пребывала, как говорится, в теле, артельную медкапсулу не любила и ложилась туда только дважды, вылечить вульгарный триппер.
Зэчка Валентина, кареглазая сухая блондинка, особо о себе не трепалась, иногда рассказывая что-то поварихе, тётке Лизе, которая на своё усмотрение утаивала информацию или интерпретировала для масс. Эти двое не торчали, но порой любили прибухнуть, потому что вечером, по дороге на пищеблок, Лана дважды встречала обеих, держащихся за стены с
