– Давно ли? – спросил он волков. – Давно ли мы вместе рыщем по лесу, охотимся, убиваем, пьем кровь добычи?
Ответить волки не могли, и, разумеется, не ответили – только смотрели на Отца, не отводя взглядов.
Между тем, Отец точно помнил, что со стаей встретился в полнолуние, а сейчас луна снова сделалась почти полной.
«Стало быть, месяц прошел, а пауки все никак от меня не отвяжутся».
Тут его вновь одолел приступ боли, все то же чувство ущербности, разорванности напополам. Поморщившись, Отец поднялся, стиснул виски ладонями и нетвердым шагом, нога за ногу, двинулся через лес, куда глаза глядят.
Волчица, отколовшись от стаи, последовала за ним.
Вскоре ему преградила путь широкая тропа. Остановившись, Отец задумчиво уставился на глубокие колеи.
– Это же их дорога? Одна из дорог, проложенных новыми людьми?
Волчица оглядела дорогу, принюхалась, зарычала.
– Как по-твоему: может, Лес все же был прав? Может, мне нужна их кровь… кровь людей?
Рассудив так, Отец двинулся вдоль дороги. Огромная волчица рысцой семенила рядом, и вскоре Отец учуял людей – их пот, их сор, их испражнения. Усиливавшаяся с каждым шагом, людская вонь мало-помалу заглушила все прочие запахи.
Волчица уселась на хвост, отказываясь идти дальше. Отец чувствовал: человека она боится и ненавидит – в точности как дикий люд.
– Не бойся, волчица. Сегодня их черед кровь проливать.
Дальше Отец шел один, пока не увидел вдали гребни крыш. У самой опушки леса он остановился, оглядел частокол, выстроенный из срубленных деревьев, и тут неподалеку послышались приближающиеся голоса. Укрывшись в кустах, Отец увидел идущую мимо седоволосую женщину, а с нею – ребенка, совсем малыша. В руке женщина несла ведро. Дойдя до кустов, она поставила ношу наземь и начала наполнять ведро сорванной ежевикой.
В поисках ягод женщина углубилась в заросли, принялась складывать ежевику в передник, а малыша, мальчишку лет около трех, оставила возле ведра одного.
Выступив из кустов, Отец направился к мальчику. С каждым шагом его сердце билось быстрее, голод усиливался, жажда крови превращалась в своенравного хищного зверя.
Перемазанный ягодным соком, мальчишка уставился на Отца во все глаза. Отец ожидал, что малыш, заметив его, поднимет визг, однако ребенок, к немалому его удивлению, заулыбался.
Отец в неуверенности замедлил шаг.
– Ба-ба-а! – воскликнул малыш, показав на Отца. – Ба-ба-а!
– «Ба-ба-а»? – переспросил Отец.
Мальчишка просиял, радостно захихикал.
– Ба-ба-а!
С этим он зачерпнул из ведерка горсть ежевики и протянул Отцу.
При виде его бесхитростного поступка в памяти словно бы что-то кольнуло, но как Отец ни старался, изловить и удержать смутное воспоминание не удалось. Тут требовалось что-то еще – совсем немногое, самая малость. Поразмыслив, Отец подставил ладонь, и мальчишка высыпал в нее угощение. Как только ягоды коснулись ладони, воспоминания расцвели пышным цветом: мужчины и женщины, одетые в оленью замшу, преклоняют перед Отцом колени, преподносят ему ягоды, гирлянды цветов, низки бусин…
– Джаррет! – позвал кто-то.
Картина начала меркнуть.
– Нет, – зарычал Отец, всеми силами удерживая видение в памяти, стараясь разглядеть еще что-нибудь.
– Джаррет, принеси-ка ведерко!
Отец моргнул. Видение исчезло, но пробужденные им чувства покидать сердце Отца не спешили.
«Что это?» – удивился он.
Не охотничий азарт, не упоение кровью – нечто глубинное, потаенное, странный, но в то же время невероятно знакомый восторг…
Отец еще раз взглянул на ежевику в горсти.
– Джаррет!
Из зарослей появилась старуха с полным передником ягод.
– Что на тебя нашло, дитя мое? Может, ты…
При виде Отца она ахнула, выпучила глаза, шарахнулась прочь и рухнула в кусты, рассыпав собранную ежевику.
– Сатана! – вскричала старуха, указав на Отца трясущимся пальцем.
Мальчишка встревоженно оглядел их обоих.
Смяв ягоды в кулаке, Отец устремил взгляд на темные капли ежевичного сока, сочащегося между пальцев. На сердце разом сделалось пусто: новое чувство исчезло, как не бывало.
Старуха, не сводя с Отца дикого, безумного взгляда, заворочалась, но безнадежно запуталась в ползучих стеблях и встать не сумела. Дышала она со свистом, хрипло, натужно.
«Похоже, она меня знает, – подумал Отец. – Вот только откуда бы ей меня знать?»
С этими мыслями он подошел к ней ближе, и тут старуха, наконец-то сумев набрать в грудь побольше воздуха, оглушительно завизжала.
Отец схватил ее за горло.
– Умолкни сейчас же, не то до смерти придушу.
Старуха разом притихла.
– Скажи, кто я такой?
– Ч… что? – пролепетала старуха, неудержимо дрожа.
– Кто я?
– Так ведь… Дьявол, конечно, а кто же еще? – заскулила его жертва. – Сам Сатана. Пожалуйста, не убивай. Прошу, умоляю: не убивай.
– Сатана? А кто такой Сатана? Погубитель?
Сбитая с толку, старуха замотала головой.
Отец сжал ее горло чуть крепче.
– Кто такой Сатана?
– Да ты же! Ты! – зарыдала старуха и жутко, надрывно закашлялась, будто ее вот-вот вырвет.
Внезапно она выгнула спину дугой и судорожно схватилась за грудь.
Не понимая, что происходит, Отец отпустил ее горло.
Щеки старухи разрумянились, побагровели, жилы на шее и у висков вздулись, глаза закатились под лоб. Дернувшись раз-другой, засучив ногами, старуха обмякла, осела на землю и замерла.
Тут Отец понял, что ее сердце больше не бьется. Протяжно, с досадой вздохнув, он присел рядом, не сводя с нее глаз.
«Ничего. Ничего не чувствую. Где же мой голод, где жажда крови? Смерть. Одна только смерть. От смерти ответов не добьешься».
Взглянув на бревенчатый частокол, он прислушался, потянулся мыслями к прячущимся за ним за ним людям, но и там ничего не почувствовал.
«Там тоже ответов нет. Души этих людей не поют».
И тут ему вспомнилась Абита – вернее, то самое прикосновение… Казалось, их связывает нечто общее.
«Да, что-то меж нами есть. Не знаю, что, но есть, это уж точно».
Услышав плач, Отец обернулся и увидел мальчишку, предлагавшего ему ежевику. По щекам мальчика текли слезы.
Отец поднялся и протянул ему руку.
Мальчишка в испуге попятился.
