на стуле, словно не зная, куда себя деть.
Володя тоже не знал, куда себя деть. Изображать печаль не выходило, участвовать в общем разговоре не хотелось, даже нормально поесть не получалось, потому что к поминальному обеду были поданы лишь ложки, а ими Гриневич с детства был приучен есть только супы и молочные каши.
Часа через два обеденно-поминальная процедура подошла к концу, и все начали дружно и шумно подниматься со своих мест, словно в театре после последнего поклона артистов, которых никто не собирается вызывать на «бис».
— Я тебя подвезу, — сообщил Володя Зойке и, сдернув висящую на стуле куртку, посмотрел на Лизу. Та стояла у окна и словно кого-то ждала. «Уж не меня ли?» — подумал Гриневич и двинулся в ее сторону.
Однако он не сделал и трех шагов, как был перехвачен Роговой. Под руки она держала двух пожилых женщин, а рядом топтался еще и старичок.
— Владимир Николаевич, вы на машине?
Гриневич кивнул.
— Я прошу вас довезти до дома наших бывших коллег, — не столько попросила, сколько распорядилась директор.
— Если, конечно, это вас не затруднит, — смущенно, будто выпрашивая неимоверное одолжение, добавил старичок.
— Нисколько не затруднит, — сказал Гриневич, прикинув, что Зойке, пожалуй, придется добираться до дома своим ходом. Обе бабульки имели весьма внушительные габариты, так что третьей запихнуть на заднее сиденье еще и Ляхову было весьма проблематично. — Зоя Николаевна! — окликнул он подругу, устремившуюся к Лизе. — Я поехал вот… — произнести «со стариками» вдруг показалось не очень приличным, Володя на мгновение запнулся, но тут же нашел подходящий синоним, — с нашими ветеранами.
— Конечно! — отреагировала Зойка без всякого сожаления и крикнула: — Лизавета Максимовна, на пару слов!
Судя по всему, парой слов дело не ограничилось, потому как уже на выходе из зала Гриневич, оглянувшись, заметил: Лиза и Зойка о чем-то доверительно шепчутся, стоя у окна.
«Интересно, о чем они треплются? — подумал Володя и сам себя осадил: — Твое-то какое дело?»
По идее, дела до всего этого ему не было никакого. Точно так же, как до болтовни шевелюристого парня. Однако ж опять почему-то зацепило. Словно и треп, и болтовня, которым предавалась Лиза, имели хоть какое-то отношение к нему, Володе Гриневичу…
Все трое стариков ветеранов жили в одном доме, до которого езды было минут тридцать. Но и этого времени хватило, чтобы бывшие учителя насладились воспоминаниями о минувшем и немножко посплетничали о настоящем.
«…Какой же был переполох и одновременно радость, когда лет тридцать назад школе выделили сразу несколько квартир! Спасибо директору тогдашнему, уж ходил по инстанциям, ходил… и выхлопотал. Нас ведь, учителей, сроду не баловали, все в последнюю очередь выделяли, хотя на словах — полное уважение. Так что и сегодня, чего уж удивляться, на словах — почтение, а на деле… Зарплаты все равно маленькие, а уж что до квартир… Рогова, конечно, женщина энергичная, только она не то что квартиры — кривой угол ни у кого не выхлопочет. Такие времена…»
«…Сергей Игнатьевич Борзенков последний год дорабатывает, на пенсию собрался. В общем-то годы, все понятно… Только другого такого в школе уж и не будет. Светлейший человек, настоящий педагог! И вполне еще бодрый. Но Кире Анатольевне с ним, наверное, непросто. Они оба из разных времен…»
«…А Галя Пирогова человеком по большому счету была несчастным. И для окружающих постоянная проблема, и сама себе вечная забота. Уж одного того достаточно, что муж ее вскоре после свадьбы погиб, а другой семьи не получилось. Даже ребеночка себе не завела. Может, от этого характер у нее такой стал трудный. А умерла-то как… И для нее смерть страшная, и для школы постыдная… Это ж когда такое было, что б учителя прямо в классе убивали? Страшные времена…»
Старики все время говорили о «временах», а Володя думал, что времена постоянно меняются, но люди остаются прежними: хорошими, плохими и серединка на половинку. По крайней мере, он вот так людей и подразделял, искренне не понимая, как это возможно, чтобы человек с одной стороны был хорошим, а с другой — плохим. Ни то ни се — это запросто. А чтобы справа белый, слева черный… Либо ты человека толком не изучил, либо в «цвете» не определился.
Сергей Игнатьевич Борзенков для Гриневича был хорошим. А Галина Антоновна Пирогова — плохой. Но то, что ее убили, было уж совсем отвратительным.
Доставленные с комфортом до дома учителя долго благодарили, а потом старичок (именно старичок, а не бабульки, вот ведь что забавно!) вытащил шоколадку и протянул Гриневичу со словами:
— Возьмите, извольте, молодые ведь любят сладкое.
Володя сладкое не любил, однако шоколадку из приличия взял и сунул в боковой карман куртки.
В кармане что-то зашелестело, и это несколько озадачило. По идее шелестеть там было совершенно нечему. Гриневич точно помнил: еще пару часов назад, когда он искал носовой платок, в боковых карманах ничего не лежало. А теперь…
Володя помахал старикам на прощание рукой, сел в машину и вытащил аккуратно сложенный листок рыхловатой желто-серой бумаги. Такой бумаги Гриневич уже лет сто не видел. На такой бумаге вот именно лет сто назад мама писала рецепты. А еще на такой бумаге, опять же лет сто назад, печатали газеты. Уже давно такой бумагой не пользовались даже в самых захудалых конторах. Володя вообще не представлял, что она еще существует в природе.
Но она, оказывается, существовала, и это было удивительным. Но еще более удивительным был текст, написанный на ней неровными печатными буквами:
БУДЬ ОСТОРОЖЕН С ЭТОЙ МАЛЕНЬКОЙ СТЕРВОЙ!
Именно восклицательный знак — большой, жирный, выписанный с особым усердием — поразил больше всего. Человек, который сунул в куртку тайное послание, словно грозил дубинкой.
Вот только кому грозил: самому Гриневичу или той, кого считал маленькой стервой? То есть Лизе Саранцевой. А кому же еще? Ведь это с ней у Володи отношения, пусть и довольно неожиданные для окружающих.
Ну, ладно, пусть Лиза маленькая. Как природа захотела, так и сотворила. И никакие каблуки ничего принципиально не изменят. И вообще, маленькая женщина — это не маленький мужчина. Хотя бывают маленькие мужчины, которые — ого-го!.. Наполеон вот, пожалуйста. А маленькая женщина — это вообще нормально и даже приятно. На ее фоне чувствуешь себя сильным и могучим. Какому же мужику такое не понравится?
Но почему стерва? Конечно, Володя не слишком близко знаком с Лизой, но ни на каком «расстоянии» Лиза стервой не казалась. И ни от кого ничего подобного он о ней сроду не слышал. И почему надо быть осторожным с девушкой, которая тебе помогает, причем по доброй воле?
Или
