покупки белых тапочек до поминок.
— Да? — Володя вдруг почувствовал себя не верным товарищем, а круглым дураком. — Я как-то не подумал… Я вообще только на одних похоронах был… давно… А потом, чтоб все на себя… это, наверное, дорого… Откуда у Галины Антоновны особые деньги, нам же после отпуска еще зарплату не давали? И отпускные… Галина Антоновна вроде бы летом брата хоронила… А Рогова с нас даже деньги не собирала…
В том, что Рогова обязательно должна была «собрать», Володя не сомневался. Хотя на самом деле он все же не был дураком и прекрасно знал: у директора имелась кубышка, куда подкидывали всевозможные «добровольные» пожертвования родители и откуда регулярно брались деньги на непредусмотренные муниципальным бюджетом школьные нужды. «На людей» они тоже шли — на подарки к юбилеям или на матпомощь по болезни, к примеру, но в таких случаях параллельно еще и «собирали». Как ехидничала Зойка, — в педагогических целях. А как сказал однажды учитель труда Андрей Васильевич Качарин, — чтобы у каждого из кошелька рубль вытащить и демонстративно в чужой кошелек положить.
— Рогова даже у родственницы, жены брата Галины Антоновны, денег не взяла, — проинформировала Зойка. — Вообще ни у кого! Представляешь?
Володя представлял плохо.
— Ну, я в том смысле, что ни у кого из наших, — внесла поправку Ляхова. — Все оплатил Сугробов.
— Сугробов? Это отец Ивана, что ли?
Иван Сугробов у физкультурников в особом почете не был, скорее, даже наоборот. Никакими способностями он не обладал, к спорту относился с иронией, к людям, которые уделяли много внимания своей физической подготовке, — пренебрежительно. Иван Сугробов считал, что уважения достойны только математика и математики, а все остальное — чушь собачья. Вот именно так он и утверждал. В том числе на уроках физкультуры. В отличие от Ляховой, которая от рассуждений Сугробова приходила в ярость, Гриневич относился к ним достаточно спокойно. Ну что поделаешь, коли сам Володя лучше всего умел делать то, что делал, то есть учить этой самой физподготовке, а по математике в школе имел хоть и твердую, но всего лишь тройку. Подумаешь, кто-то открыто не любит физкультуру! Еще больше школяров, которые не любят как раз математику. А если зацикливаться на пацаньей болтовне, никаких нервов не хватит.
— Балбес этот Сугробов! Ванька, я имею в виду, — фыркнула Зойка. — Но, говорят, он и Пироговой заявил, что химия, дескать, фигня. Она ему холку-то и начистила. За эти его заявочки. Едва пару в аттестат не залепила.
— А папаша теперь ее хоронит за свои деньги?
— Вот именно! — хихикнула Зойка. — А что? Нормально! Денег этих у него много, не жалко на удовольствие потратить.
— Ты спятила, Зойка, — укорил Гриневич.
— Куда там! — отмахнулась подруга. — Если вдуматься, он, может, ее сам и укокошил! Или заплатил кому-нибудь, чтобы укокошил. За холку сыночка!
— Ты спятила! — повторил Володя и подумал: а почему бы и нет? И на сей раз укорил самого себя: черт знает чего на человека наговорить можно. — За это ее многие бы могли… того… — сказал Гриневич.
— Многие могли, а Сугробов сделал! — ответила Зойка, но как-то несерьезно ответила, без убежденности — просто из упрямства.
Во время прощания и самих похорон Володя действительно никому не понадобился — все делалось почти незаметно, вроде как само собой, однако же по точному сценарию и четко организованно. Фирма, нанятая Сугробовым, знала свое дело. Причем настолько хорошо знала, что умудрилась довольно четко подгадать примерное количество людей, которые отправятся на кладбище, и подала ровно столько транспорта, сколько и требовалось, дабы ничего не гнать порожняком. На кладбище, как обычно и бывает, поехали далеко не все, а на поминки, устроенные в школьной столовой, остались лишь сотрудники гимназии, несколько учителей-пенсионеров, работавших некогда с Галиной Антоновной, да еще жена брата Пироговой с сыном.
Лизу Володя видел лишь издалека. Рядом с ней постоянно вертелись двое, судя по возрасту, бывшие одноклассники, — невыразительная девица и очень даже выразительный, в основном благодаря шикарной шевелюре, парень, чье лицо показалось Гриневичу знакомым. Именно это почему-то Володю начало сильно напрягать, и он принялся копаться в собственной памяти, пытаясь сообразить, где же он парня видел.
В общем-то это не имело никакого значения. Ну, парень и парень — какое Гриневичу до него дело? Да ровным счетом никакого, если не учитывать одну деталь. Это ведь к нему, Гриневичу, Лиза в глазах гимназической общественности вроде как неровно дышит. А тут на глазах этой самой общественности она не без удовольствия принимает ухаживания шевелюристого. Конечно же ухаживания, никаких сомнений нет — вон как вертится вокруг, что-то нашептывает и поглядывает многозначительно. А она в ответ тоже что-то мурлыкает и глазками водит — даже сквозь очки видно.
В общем-то это тоже не имело никакого значения. Ну, ухаживает и ухаживает — какое Гриневичу до этого дело? Да ровным счетом никакого, если не учитывать еще одну деталь. Никто ему пока не сказал, что подозрения с него сняты. Лиза с ее якобы свиданием — пусть и фальшивое, но для посторонних вполне убедительное алиби. А теперь это алиби запросто может лопнуть: уж слишком подозрительно, когда столь хорошо воспитанная девушка, как Елизавета Максимовна Саранцева, назначает любовное свидание одному, а буквально через несколько дней весьма недвусмысленно кокетничает с другим.
Отчего-то Володя предположил, что Лизины знакомцы на кладбище не поедут, и действительно девица куда-то исчезла, однако парень остался и по-прежнему толкался рядом с Саранцевой, беспрерывно о чем-то болтая, словно похороны были самым подходящим местом для общения.
Гриневич счел такое поведение неприличным и даже заявил об этом Зойке, на что та вытаращила глаза.
— Ты чего из себя святошу строишь? Можно подумать, они рыдать должны!
— Не должны, но все же… Не анекдоты же рассказывать!
— При чем здесь анекдоты? — не поняла Ляхова. — Может, он школьный приятель? Или вообще клинья подбивает?
— Подходящее место нашел для клиньев, — буркнул Володя. — Прямо рядом с могилой.
— Так это ж не их могила, — довольно цинично отреагировала Зойка.
К началу поминок шевелюристый исчез, и Володя отметил, что парень все-таки с понятиями — не стал лезть в чужую компанию, освободив эту самую компанию, а заодно и Лизу, от своего присутствия. Гриневич вознамерился было сесть за столом рядом с Саранцевой (надо же фасон держать!), но его опередили Борзенков и круглый носатый мужичок (тоже, надо заметить, весьма шевелюристый, но при этом смешной), которые заняли соседние стулья. Зато подсуетилась Зойка, оккупировавшая сразу два места и принявшаяся зазывно махать Гриневичу рукой.
Поминки прошли тихо, мирно и без слез. Даже единственная родственница, жена брата, не всплакнула, не говоря о племяннике, который постоянно ерзал
