у Муллы было — все тот же штатный армейский «макаров». Шатков выдернул из него обойму, бросил пистолет на камни.
Потом, пригнувшись, добрался до вершины взгорбка, залег. Разгрузка оружия продолжалась. Шатков покусал сгиб указательного пальца. Что делать, он пока не придумал. Через десять — пятнадцать минут Людоед со своими людьми найдет Муллу и все поймет. Завтрашним утром складов здесь уже не будет — за ночь Николаев перебросит их в другое место, такое же глухое, горное, под видом охраны заповедника перегороженное шлагбаумами, воротами, либо вообще обнесет его колючей проволокой, поставит вокруг смотровые вышки и поселит там автоматчиков…
Шатков устало шевельнулся — усталость прочно поселилась в нем, она сидела в сердце, в руках, в плечах, в голове, от нее ныли кости, хребет, грудная клетка. Оглянулся.
Мулла лежал, широко раскинув руки и ноги, будто солдат, собравшийся поплыть на небеса. Шатков аккуратно сполз к Мулле, пальцами задрал ему веки, увидел красноватые белки — глаза Мулла закатил под лобную кость.
«А ведь действительно загнулся», — Шатков сожалеюще поморщился, нет, он не хотел убивать Муллу.
Сполз чуть вниз, подобрал пистолет Муллы, — в конце концов и этот пистолет пригодится, загнал в пустую рукоять обойму, оттянул затвор, загоняя в ствол патрон. Оглянулся на Муллу и сдвинул треугольный железный флажок, ставя «макаров» на предохранитель. Замер на мгновение, — показалось, что снизу, со стороны постов, которые он обезвредил, идет машина. Лицо у Шаткова сделалось узким, рот озабоченно сжался — этого еще не хватало!
Но нет, кажется, почудилось — никакой машины. Понюхал ствол пистолета, изъятого у Муллы, — из ствола ничем, кроме застарелого духа гари да обычного машинного масла, не тянуло, видать, старый пистолет Мулле не вернули, выдали этот, валявшийся где-то на полке в подвале, а может, генерал-майор Кравченко подарил его Николаеву на радостях, что заключил выгодную сделку, — отобрал у начальника склада и подарил. А пистолет велел списать, как и тысячи других, уже списанных…
Где-то недалеко, на каменной старой макушке, вышелушилась гнилая сланцевая плитка, звонко хлопнулась о камни, рассыпалась, Шатков стремительно прыгнул вниз, прижался к телу взгорбка, прислушался — не из-под человеческой ли ноги вылетела плитка? Может, его уже обкладывают, как волка? Разгрузка идет сама собой, охота — тоже сама собою… Еще одна плитка вылетела, со свистом полетела вниз, громко ударилась о камень. Раскололась.
Скорее всего, недалеко бродит зверь. Может, рысь? Но рысь — дама осторожная, рысь никогда не станет так шуметь. Тогда это горный козел — этому прыгуну все равно, вылетают из-под его копыт камни или нет. Шатков перекатился на спину, глянул с макушки взгорбка в глубокое темное небо, увидел там маленькие далекие звезды — равнодушные, чужие, подумал с неясной тоской, что он здесь один, совершенно один, никого больше нет, а один, как известно, — в поле не воин…
Внутри возникла боль, какая-то щемящая, будто порезал себе чего, занялась костерком. Шатков сквозь зубы втянул в себя воздух — надо было решаться: давать бой Николаеву или нет? Он снова перевернулся на живот, огляделся — нужно было определяться, куда в крайнем случае уволакивать ноги? В профессии пулеметчика главное ведь что? Вовремя смыться…
Он, одолевая самого себя, усмехнулся, обследовал противоположную сторону ущелья — не сидит ли там какой-нибудь сторож со снайперской винтовкой в руках, специально поставленный Людоедом?
Там было пусто, да и не должен был сидеть сторож на той стороне, — там скалы. Скорее всего, непроходимые, без дорог и без тропок, к складам можно было подойти или подъехать только с одной стороны, охранял ее Мулла.
«Охранял, — Шатков усмехнулся и посмотрел на Муллу, лежавшего в прежней позе, с раскинутыми руками и ногами. — Ну-ну, пусть охраняет и дальше…»
Шатков положил пистолет Муллы рядом с собою, из-за пояса вытянул второй «макаров», отобранный у охранника, вгляделся в людей, сновавших на площадке. Из пистолета если стрелять — это очень непросто, цель находится на самом пределе, чуть ближе бы… Автомат бы сюда. Но автоматная очередь, как пить дать, на таком расстоянии разойдется веером, будет большой рассев, пули потеряют половину своей убойной силы.
— Ну что ж! Помолясь, как говорится, — прошептал Шатков горестно, понимая, что иного выхода у него нет, помощи ждать неоткуда — он погибнет. Но и эти люди, эта банда, тоже будут порядком потрепаны, кто знает, может, после того, как он ее пощипает, она вообще не сможет встать на ноги. Очень хотелось, чтобы это было так…
Он снова оглянулся — хоть и понимал, что его ждет верный проигрыш, тлен. Может случиться так, что друзья-коллеги даже не смогут похоронить его по-человечески, Николаев запрячет его так, что никакой рентген не высветит, швырнет в горную шахту, сверху засыпет щебенкой — вот вечный приют и готов. Шаткова от икр ног до ключиц пробил озноб, в горле запершило, возникла тошнота, он понял — это от слабости, преодолел ее и поймал на мушку короткого пистолетного ствола одну проворную фигурку — уж очень вертляв, неспокоен был этот человек, не хотелось его выпускать.
В это время на площадке появилась знакомая приземистая фигура, и Шатков перевел ствол на нее — из всего окружения Николаева Людоед был самым опасным — вот удача, так удача. В горле у Шаткова даже перестало першить.
Задержав в себе дыхание, Шатков подложил под пистолет свободную левую руку, чтобы не промахнуться, и плавно нажал на спуск. За первым выстрелом, почти впритык, сделал второй, и усталости у него словно бы и не бывало: он вышиб ее двумя выстрелами. Людоед приподнялся на цыпочках, вскинул руки, словно бы собирался взлететь.
«Что-то они все сегодня летают, — отметил Шатков, — Мулла тоже то ли плыл, то ли летал, и Людоед дергается, будто перед запуском в космос…» Вот Людоед сложился в животе, потянулся рукою к земле, оперся на нее, но не удержался, ткнулся головой в собственную руку, подмял тяжелым телом, вывернул и лег на нее всей своей громадной массой. Стрелять Людоед с этой руки уже не сможет, удовлетворенно отметил Шатков — если вообще когда-либо сможет стрелять. Шатков не выдержал и победно буркнул в нос:
— Один есть!
Перевел пистолет на второго, в недоуменно-готовной стойке застывшего на площадке, снова дважды нажал на собачку — до площадки все-таки было далековато, пуля приходила туда ослабевшей, поэтому Шатков страховал первый выстрел вторым.
Но не так уж слабели пули — у пистолета была хорошая убойная сила, он доставал на излете, второго буквально отшвырнуло назад, на камни — весом он был легче Людоеда. В голову Шаткову после его падения наполз глухой болезненный
