— Так мой же участок. Ну, материн, — возразил Серый.
Афганец поднялся, постоял на нетвёрдых ногах, сделал пару шагов и ухватился за дверной косяк.
— Это при совке был материн, — сказал он. — А теперь… приватизация! Фабрика обанкротилась, понял? Собственность теперь муници… муни… ципиальная. Я — воин-интерна… интернациа… циалист! У меня льготы. Понял? Кругом! Шагом арш!
И шаркая тапками, Афганец, побрёл на кухню.
Серый остался стоять, как прибитый. Ему никогда до этого момента не приходило в голову, что садовый участок, на котором крутился весь похоронный бизнес Афганца, сейчас никому не принадлежит. Мать получила его от работы, но давно уволилась, а фабрика действительно была объявлена банкротом, её имущество пошло на торги. Какие-то ушлые люди из Самары подсуетились, сляпали то ли акционерное общество, то ли фирму, и завладели пустующими корпусами — об этом летом писали в газете. Кроме того, были ещё какие-то «залоговые аукционы», в общем, мутная муть.
В городе ходили разговоры — Серый слышал краем уха, но как-то не придал им значения — что участки садовых товариществ передали мэрии и теперь их может выкупить и оформить на себя «в вечную собственность» любой желающий.
То есть — приватизировать.
Афганец гремел на кухне посудой, а в голове у Серого все никак не складывался невесёлый пасьянс. Зачем Афганец ходил в «Совет афганцев», куда его обычно калачом не заманишь? И почему вообще завёл разговор о приватизации? Он-то, Афганец, какое отношение имеет к участку? Про памятник в яме он тогда не догадался. Или догадался?
Или подсказали?
Постепенно мысли Серого приобрели другую направленность. Он представил бронзового Ильича. Сто двадцать тонн цветмета. По нынешним ценам — примерно двадцать четыре миллиона рублей. Или шестьдесят тысяч долларов.
Шестьдесят тысяч! Обкатанная «девятка» с тонировкой и всякими «прибамбасами», как это теперь называли, стоила всего десять тысяч «у.е.»! И это при том, что доллар постоянно, каждый день, подрастал.
На деньги от продажи Ильича можно было купить всё, вообще — всё, о чем только мечтал Серый. Трёхкомнатную квартиру или коттедж, иномарку, катер «Амур»…
И тут Серый впервые поймал себя на том, что назвал цветмет в яме Ильичом. Почему-то у него зазвенело в ушах.
«Так, — сказал себе Серый. — Это всё херня. Ничего Афганец не приватизирует. Про памятник он не знает. Ну откуда? Надо встать, побриться и идти в кафе, к Клюкве. Дарить цепочку, разговаривать… А завтра с утра — к Толяну на Приёмку. И договариваться по Ильичу… тьфу ты, по цветмету. Чем быстрее, тем лучше».
На кухне снова зазвенела посуда, а потом с грохотом что-то посыпалось. Последовала серия ударов, и вдруг раздался отчаянный, истошный какой-то мат Афганца.
Серый сорвался с места и устремился к двери…
* * *
— Попробуй не давать ему спиртное хотя бы пару дней, — сказал врач «Скорой» на прощание. — Подежурь до утра. Если кровотечение продолжится, поменяй повязку. Сумеешь? В армии служил?
Серый молча кивнул и бросил быстрый взгляд на часы — половина девятого.
Всё. Не успел.
Хлопнула входная дверь — врач ушёл. В комнате храпел Афганец. На его забинтованной, похожей на кочан капусты, голове медленно, но верно проступало красное пятно. Серый прошёл из прихожей в коридор, посмотрел на разгромленную, всю в кровавых брызгах и пятнах, кухню. Выглядела она так, словно там состоялась эпическая битва былинных богатырей с не менее былинным злодеем, каким-нибудь Тугарином Змиёвичем или Идолищем Поганым.
Устроить всё это в реальности мог только сильно пьяный человек, к тому же пьющий уже не первый не то что день или месяц, а — годы. Дело было так: Афганце нёс от плиты к столу тарелку с картошкой и стакан с водкой, которую налил возле раковины. То ли он поскользнулся, то ли запнулся о табуретку, на которую Серый поставил чайник — узнать это, видимо, уже не удастся никогда, но в итоге картошка, водка и чайник полетели на пол, а сам Афганец попытался устоять на ногах, ухватился за кухонный стол и перевернул его, грянувшись, как писали в тех же былинах, оземь.
А поскольку грянуться просто так, без последствий, он не мог, Афганец прилетел головой в осколки стакана и умудрился так разрезать себе кожу на лбу и виске, что кровь хлестанула питьевым фонтанчиком.
Серый, прибежав на звук, застал Афганца сидящим на полу среди осколков и варёных картофелин. Зажав руками рану, Афганец невнятно ругался. Кровь текла у него между пальцев и медленно, но верно заливала все вокруг.
Сначала Серый хотел самостоятельно оказать ему первую помощь, но вспомнил пару предыдущих случаев подобного рода, и рысью отправился к обладателям домашнего телефона Егоровым, соседям снизу — вызывать «Скорую».
Она приехала на удивление быстро — всего-то полчаса прошло. Войдя в квартиру, врач и фельдшер молча окинули взглядом кухню, переглянулись, и фельдшер пошёл вызывать милицию. Серый стоял в прихожей, облокотившись о дверной косяк. Он уже бывал в подобных ситуациях и относился ко всему философски.
Нужна милиция — вызывайте. Бинтов дома нет. Йода тоже. Водка есть. Не подойдёт? Ну, ладно тогда. Если использовать ваши медикаменты, это будет стоить пятьсот рублей? Нет, у меня нет денег. Откуда я знаю, что делать?
Вы же здесь врач. Клятву давали. Этого… Гиппократа.
В итоге, уже после приезда милиции, кровь Афганцу остановили и голову перевязали бесплатно. На пожилого, усталого, замотанного работой, безденежьем и жизнью врача «Скорой» произвело большое впечатление, что капитан Мухаметкулов, седой, смуглый башкирин, приехавший по вызову, пожал Серому руку и с порога таким голосом спросил: «Опять?», что сразу стало понятно, кто тут на самом деле главный пострадавший.
— Ты, Сергушёв, бросай это дело, — сказал Мухаметкулов Серому на прощание, когда все бумаги были заполнены и пописаны, — и к матери езжай. Не тяни. С этим… — последовал кивок в сторону кухни, — всё ясно. От него могилой воняет. Смотри, как бы тебя не утащил с собой.
Серый прошёл на кухню, взял лежащую на боку табуретку, аккуратно поставил по центру, сел и поджал ноги. Коробочка с цепочкой, приготовленная для Клюквы, жгла кожу сквозь карман. Можно было, конечно, подорваться, бегом пересечь половину города и, может быть, даже успеть до конца девичника. Ворваться с перекошенной рожей в проклятый Белый зал проклятой «Шехерезады», тяжело дыша, диким глазом зыркнуть на весёлых и пьяных людей вокруг, утирая пот, протянуть Клюкве подарок, но…
Но лучше никак, чем так.
Афганец в комнате застонал во сне, перевернулся на другой бок и снова захрапел. «Подежурь до утра», — вспомнил Серый слова врача, выругался — громко, безнадёжно, вслух — встал и начал собирать с пола осколки посуды, кидая их в помойное ведро.
* * *
Ночь Серый не спал. Сидел на кухне, смотрел в тёмное окно, протягивал через пальцы цепочку и изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать от отчаяния и безнадёжности. За гипсолитовой стеной храпел Афганец. «Мужчины не плачут, мужчины огорчаются», — вертелась в голове Серого идиотская фраза из какого-то хорошего фильма.
