чем ты вообще? – спрашивает она, сверкая глазами на сына так, словно он ее оскорбил.
Фон дер Мюлль снова просит мать Брайтвизера рассказать, где находится живопись, и судья просит о том же, однако Штенгель не поддается. Спустя считаные минуты судья в негодовании завершает встречу.
Прежде чем мать Брайтвизера успевает уйти, фон дер Мюлль о чем-то заговаривает с судьей, и Штенгель остается с сыном наедине. Ее поведение совершенно меняется. Штенгель крепко прижимает к себе сына, на ее глазах выступают слезы; она обнимает его с необычным для себя пылом. Проходят мгновения, и, когда Брайтвизер уже готов высвободиться, чтобы вернуться в тюрьму, мать шепчет ему на ухо:
– Не упоминай о картинах, – с нажимом произносит она. Она не знает, что он уже все рассказал о них детективу. – Нет никаких картин, и никогда не было.
Его мать приехала сюда специально для того, чтобы предостеречь его, однако это и все, что она успевает ему сказать. Он получает первый намек на то, что произошло.
31
Одно Брайтвизер знает наверняка: Анна-Катрин видела, как его арестовали перед Музеем Вагнера в ноябре 2001 года, и сама она избежала ареста. Ее машина стояла рядом с музеем, ключи лежали у нее в сумочке.
А вот что было дальше, он не знает. Анна-Катрин расскажет об этом только один раз, под присягой, перед фон дер Мюллем и французским полицейским. В мае 2002 года, спустя два месяца после бесполезного визита в Швейцарию матери Брайтвизера, фон дер Мюлль едет во Францию: он все еще надеется отыскать картины. Анну-Катрин вызывают повесткой и предлагают дать показания, однако она не намерена распространяться по поводу мансарды. Она настаивает, что не имеет никакого отношения к тому, что случилось с произведениями искусства.
– Я не причастна к исчезновению всех этих предметов, – говорит она и больше ничего пояснять не желает.
Тогда же, в мае 2002 года, мать Брайтвизера арестовывают, ее допрашивает полиция, только следствие ведется во Франции. Под присягой в полицейском участке Штенгель подтверждает, что все было именно так и она сделала все сама, без Анны-Катрин. Штенгель говорит, что принятое решение было для нее мучительно, и называет ночь, когда мансарда была очищена от своего содержимого, «моя драма», однако так и не проясняет до конца, как именно все происходило и почему.
Восемь лет преступной деятельности, более двухсот краж, примерно три сотни украденных экспонатов – эта мансарда шедевр Брайтвизера. Ради собственного ментального и физического здоровья ему необходимо понимать, что происходило в последние часы. Даже если новости скверные, стресс от неведения еще хуже. Он пытается выяснить все у матери, однако в тюремном помещении для свиданий трудно найти укромный уголок. Только в 2005 году, через три года после той сказанной шепотом фразы, он наконец сможет расспросить мать подробнее, а не довольствоваться ее заявлениями для полиции. Брайтвизер получает какую-то информацию от инспекторов, но он не знает точно, в какой именно последовательности происходили события той ночи, помогал ли кто-то его матери, а тот, кто может знать, ничего ему не рассказывает. По крайней мере, Брайтвизеру ясно, чем все окончилось. «Чем еще это могло закончиться?..» – размышляет он.
Началось все с того, что Анна-Катрин вернулась домой из Музея Вагнера. Брайтвизер почти видит, как Анна-Катрин, одна в машине, едет прямо к дому его матери, дорога занимает два часа. Затем Анна-Катрин рассказывает Штенгель, почему ее сын не вернулся. Он может только предположить, какой была реакция матери. Четырьмя годами раньше она заплатила первоклассному адвокату, чтобы спасти его от обвинения в краже картины в Люцерне, и вот теперь он снова оказался в тюрьме по обвинению в том же преступлении в том же городе.
Его мать поднимается наверх – в первый раз за все годы, говорит она полиции. Штенгель знает, что ее сын вор, но ничто не могло подготовить ее к зрелищу мансарды во всем ее безумном великолепии. Однако его мать не чаруют краски, она не ошеломлена красотой, по крайней мере не сейчас. Ее безработный взрослый сын, возможно, только что разрушил ее жизнь. Она подозревает, что все это украдено, а за хранение краденого ее могут обвинить в сообщничестве – триста с лишним раз. Будет ужасным унижением оказаться в тюрьме, а ведь ее в придачу ждет финансовый крах. Каждое произведение искусства в мансарде, скажет она полиции, было словно личное оскорбление.
Брайтвизер подозревает, что его мать приступает к делу в тот самый день, день его ареста перед Музеем Вагнера. Штенгель описывает случившееся как «приступ гнева» и еще «разрушительное безумие», в припадке которого она «уничтожает все одним махом». Она расшвыривает мебель – прикроватные столики, шкаф, комод, конторку, – и десятки предметов, хранившихся в них, с грохотом разлетаются по полу. Она срывает со стен картины, много картин. «Двадцать, пятьдесят, – говорит она. – Я не знаю». Она берет внизу мусорные мешки и картонные коробки, возвращается наверх и запихивает в них серебро, керамику, слоновую кость и все остальное – весь этот «металлический хлам», говорит она, среди которого и картина на меди. Она заполняет семь или восемь мусорных мешков, говорит Штенгель, и еще несколько коробок с верхом.
Если верить Анне-Катрин, к этому времени она уже успела вернуться в свою квартиру и понятия не имела, что творилось в мансарде. Брайтвизер считает, что на самом деле на какое-то время она задерживается в доме – умоляет его мать остановиться; впрочем, когда его мать принимает какое-то решение, переубедить ее невозможно. «Моя мать непреклонна как стена». Возможно, Анна-Катрин остается в доме и помогает Штенгель. Может быть, бросает вещи в картонные коробки. Она ведь хотела положить всему конец, и вот конец настал.
Штенгель стаскивает коробки и мешки с чердака и грузит в свой серый «БМВ», так она говорит полиции, и с наступлением ночи минут тридцать едет на север, одна, в то место, где над укромным участком канала Рона-Рейн нависает узкая арка моста. Она когда-то гуляла здесь с собаками. Она останавливает машину под деревьями у воды, выгружает мешки и коробки и бродит туда-сюда по склону, вытряхивая их содержимое в канал. Она признается полиции, что не испытывает по этому поводу никаких переживаний. «Эти вещи ничего для меня не значат». Некоторые предметы немного относит течением, прежде чем они погружаются в ил; два серебряных кубка упали недостаточно далеко и при дневном свете явственно сверкают под водой.
Мать Брайтвизера возвращается домой, он уверен, что ей потребовалось загрузить машину второй раз за ночь, чтобы забрать остальное
