едва ли не каждый поворот каждого шурупа.
Они проводят вместе по шесть и более часов, пять дней в неделю – почти целый месяц. Иногда во время их бесед фон дер Мюлль закуривает трубку, а Брайтвизер, бывает, возвращается к себе в камеру с книгой по искусству или аукционным каталогом. Как-то днем фон дер Мюлль даже катает Брайтвизера по окрестностям на личной машине. Фон дер Мюлль посвящает делу почти все свое время, стараясь не сильно запугивать или критиковать подследственного. «Я не могу это оправдать, но могу понять», – обожает повторять детектив. До сих пор швейцарским правоохранительным органам удается сохранить всю историю в тайне, не допуская утечек в прессу, – внимание журналистов почти всегда пагубно сказывается на расследовании.
Когда с предметами из канала покончено, фон дер Мюлль упоминает другие музейные кражи. Это преступления, совершенные в Швейцарии и за ее пределами, когда среди бела дня с экспозиций пропадали предметы, относящиеся к позднему Ренессансу или раннему барокко, чаще всего изготовленные из серебра или слоновой кости. Иногда свидетели замечали молодую, хорошо одетую пару. Однако ни одного из этих предметов не было обнаружено в канале.
Брайтвизер не забывает, что фон дер Мюлль коп, однако же верит, что детектив с пониманием относится к его трудному положению и в любом случае он лучший союзник, какого можно найти в правоохранительных органах. Фон дер Мюлль посоветовал ему признаться во всех остальных преступлениях, какие он совершил. Если он откажется содействовать и полиции придется приложить дополнительные усилия для поиска доказательств, его несговорчивость, сказано Брайтвизеру, аукнется ему в суде.
Брайтвизер сознается еще в дюжине краж, хотя ни на одну из них фон дер Мюлль даже не намекал. Брайтвизер в основном честен с ним во всем, кроме Анны-Катрин. Он неизменно повторяет, что она была просто невинной спутницей, которая отлучилась в туалет, когда он украл, или была в соседнем зале, – в общем, не подозревала, чем он занимается. Он старается свести к минимуму наказание, которое будет грозить ей, скажи он правду. У себя в камере он делает заметки, которые записывает шифром и хранит между страницами книги: там все, что он наговорил о местоположении Анны-Катрин в каждом из музеев и аукционных домов. Это чтобы не противоречить самому себе на будущих допросах или в суде. Его мать, подчеркивает он, также совершенно ничего не знала о его поступках.
– Во всем виноват только я сам, – повторяет Брайтвизер несколько раз, отдавая себя на растерзание.
Фон дер Мюлль видел записи с камер слежения и читал показания свидетелей, он понимает, что Анна-Катрин играла куда более активную роль, чем пытается уверить его Брайтвизер, однако детектив терпит этот обман. Ни Анне-Катрин, ни матери Брайтвизера не было предъявлено обвинений в Швейцарии, с ними будут разбираться правоохранительные органы Франции. Если фон дер Мюлль начнет привлекать к делу любую из женщин, Брайтвизер, вероятно, перестанет говорить и потребует адвоката. Считать Анну-Катрин и его мать невиновными – негласная цена его признательных показаний.
В беседах Брайтвизера с детективом уже были упомянуты украденные им предметы из серебра, слоновой кости, фарфора и золота; они обсудили все, кроме картин маслом. Картины – самое ценное, и фон дер Мюлль пока воздерживается от вопросов, дожидаясь, пока установившееся между ними доверие достигнет высшей точки. В итоге детектив решает, что точка достигнута.
– Мы должны поговорить об украденных картинах, – откровенно провозглашает фон дер Мюлль. В канале была найдена всего одна – на медной доске. Детектив не сомневается, что Брайтвизер украл больше. Когда его впервые арестовали в Люцерне, до кражи охотничьего рога, он пытался вынести натюрморт, масло на дереве. По примерным оценкам фон дер Мюлля, Брайтвизер может быть виновным в пропаже от десяти до двадцати картин из музеев Европы, и стоят они баснословную сумму. – Сколько их? – спрашивает он.
Не задумываясь, Брайтвизер с гордостью выдает правду. Он признается, что украл шестьдесят девять картин эпохи Возрождения.
Фон дер Мюллю удается сохранить самообладание, хотя он не может мысленно не отметить, что только что узнал о самом крупном похищении культурных ценностей за всю историю. Но сейчас самое главное выяснить, где эти картины. Чем дольше их где-то прячут, тем больше вероятность, что они пострадают.
– И где же они все? – спрашивает детектив.
– Когда я видел их в последний раз, они были в мансарде, – отвечает Брайтвизер. Когда он прочел полицейский рапорт о находках в канале, он был потрясен, однако, как и во многих других случаях в его нынешней жизни, ему пришлось смириться с недоумением. Он рассудил, что в один прекрасный день все прояснится. Предметы из канала пережили это купанье; сам Брайтвизер не желал бы им подобного и не мог понять, почему они там оказались, однако ничего непоправимого не случилось. Он надеется, что с картинами обошлись гораздо лучше; вероятно, они по-прежнему висят на стенах мансарды. Но фон дер Мюлль наконец рассказывает ему об ордере на обыск, полученный Мейером, и о пустом чердаке; недоумение Брайтвизера усиливается, он в панике. – В таком случае я понятия не имею, где картины…
Детектив поначалу подумывал: не приказал ли Брайтвизер тайно вычистить мансарду; или, может быть, у него с Анной-Катрин и матерью было заранее подготовлено место, куда прятать картины в случае опасности. Груда вещей в канале могла быть грандиозным отвлекающим маневром, уловкой, чтобы инспекторы решили, будто бы все здесь, тогда как подлинные сокровища остались в тайнике. Фон дер Мюлль уже провел в обществе Брайтвизера достаточно времени, он научился понимать его и теперь был почти уверен, что музейный вор в самом деле понятия не имеет, куда подевались картины.
Фон дер Мюлль советуется с судьей, и в начале марта 2002 года матери Брайтвизера выдают разрешение приехать в Швейцарию – с гарантией, что она не будет арестована, – чтобы побеседовать о картинах и, как надеется детектив, выведать у нее, где их искать. Ну и заодно повидаться с сыном, который просидел в тюрьме без права посещения уже больше трех месяцев. Анна-Катрин на запросы швейцарской полиции не откликается, а фон дер Мюллю не хочется получать с нее показания силой, поэтому на допрос приглашают только мать Брайтвизера.
Штенгель пересекает границу, встреча проходит в кабинете судьи. В комнате находятся фон дер Мюлль, судья, Брайтвизер и его мать. Фон дер Мюлль без обиняков спрашивает у Штенгель, куда она подевала украденные картины.
– Картины? – переспрашивает его мать ровно. – Какие картины?
Брайтвизер не понимает, зачем мать проехала такое расстояние, если упорно все отрицает.
– Но, мам, – уговаривает он, – ты же знаешь.
– О
