остальные его соратники были заняты. Кто за булочкой румяной гонялся, кто рычал на воду. А когда понял, вновь свистеть собрался, да не успел. Василиса иногда тоже серчать умеет. Особливо когда на ее суженого свист поднимают. Стоило Соловью рот открыть, она и крикнула:
— А у тебя зубы вон какие грязные! А ну, водица!
И вдохнул Соловей вместо воздуха свежей родниковой воды, поперхнулся, уставился на чаровницу удивленно. Так его Ратислав и связал колдовской веревкой, а сердитая Василиса сунула в рот Разбойника кружевной платочек и строго приказала:
— И не свисти мне тут!
Соловей икнул и затих. А огненное пламя вокруг них все пылало, потрескивая. И как бы ни боялась Васена, а спасти благоверного от судьбы и ей неподвластно было.
— Ступай, — прошептала она.
— Я тебя люблю, — отозвался Ратислав, поднимая меч, чтобы шагнуть в огонь готовым ко всему, что там ждать может.
— И я тебя, — вздохнула Василиса. — Береги себя! И вот, водицы живой возьми.
Она протянула богатырю пузатую склянку, он в последний раз посмотрел в Васенины синие глаза, полные невыплаканных слез, а потом решительно вошел прямо в огонь.
Глава 32. Чудо-Юдо
Сколько алой ленточке не виться, а всеж где-то конец будет. В этот раз путники и притомиться не успели. Может, солнце светило не так ярко, отчего Луша и Богумил смогли разглядеть проплывающие под ними деревушки, молочную речку с кисельными берегами и бескрайние пшеничные поля. А может, и не в том дело было. Лукерья улыбалась, подставляя лицо ласковым лучам, а богатырь бережно держал ее, чтоб не упала с покатого бока Горыныча.
Сам же трехглавый змий за то время, что провел вне Академии, будто бы раздобрел вширь, да так сильно, что теперь его спина напоминала небольшую полянку. Ведьма и сын Ивана-царевича это заметили, но продолжали сидеть близко друг к другу. Так они и летели, пока лента резко не упала вниз.
— Держитесь! — крикнул Горыныч, пикируя.
От неожиданности Луша завизжала, будто и не внучка она самой Яги, а простая девица, знатно напуганная. На визг тотчас обернулась средняя голова и укоризненно прицокнула языком:
— Не отвлекай извозчика! — фыркнула она.
— Ты же змий, — напомнил Богумил.
— Я же вас везу, — ничуть не смутилась голова. — А ну как собьюсь али ленту упущу? Непорядок!
Тут и Лукерья согласилась, что непорядок. Визжать перестала, лишь округлившиеся до невозможности глаза выдавали ее страх. А Горыныч все снижался, точно повторяя путь ленточки. Извивался кругами, качался, будто и его подхватывает ветром. А после, наконец, его лапы коснулись ярко-зеленой травы. К ни го ед. нет
Богумил помог ведьме спешиться, огляделся. Лента, словно в один миг растерявшая все чары, лежала у его ног. А вокруг, насколько хватало взгляда, было поле, отчего-то ничем не засаженное. Лишь трава и робкие цветы с желтоватыми бутонами.
— А где источник? — вырвалось у Луши. — Если лента привела сюда, стал быть, он где-то здесь?
— Или Василиса с чарами напутала, — вздохнул Богумил.
— Скорей вся вода с земли испарится, чем Васена чары перепутает, — возразила Лукерья. — Нет, иное тут что-то…
Додумать ведьма не успела. Стало жарко, как в печи, а потом прямо с неба пролился огонь. Только и успели прикрыться щитом богатырским да крикнуть Горынычу, чтоб улетал. Слишком большой, его никаким щитом не скроешь. Вот только змий улетать не спешил, вглядывался в алеющее от пламени небо и рычал. Луша поначалу слов не разобрала, а потом донеслось шипение:
— Чудо-Юдо!..
— Это еще кто? — охнула Луша.
— Огнедышащее чудище, — пояснил богатырь. — Когда-то был змием, как Горыныч наш, но что-то потом стряслось, превратился в невесть что. Туловище змеиное, голова драконья со свиным пятаком, крылья — одно название. Вот и лютует.
— Постой, уж не тот ли, что невест себе требовал?
— Он, родимый.
А Чудо-Юдо даром времени не терял, спускался в поле, выжигая свежую траву, оставляя лишь проплешины черной горелой земли. Запахло паленым, в глазах защипало.
— Ах ты, идолище поганое! — вдруг зарычал Горыныч. — Мало горя отцу с матерью принес, за весь мир принялся⁈
Чудовище замерло на миг, а потом дохнуло на Горыныча огнем, от которого тот едва успел увернуться. А потом поднял все три головы и дохнул огнем в ответ.
— Луша, идем, — потащил ее Богумил. — Спрячься под щитом, а я подсоблю Горынычу.
— Еще чего! — воскликнула ведьма. — Я его не брошу! Ой!
Луша заметила, что язык пламени лизнул крыло Горыныча, который только начал взлетать. Змий взвыл от боли, наклонился, черпая воздух здоровым крылом, но сил не хватало. Он грузно рухнул наземь, пытался было подняться, но вслед уже летела вторая пламенная струя.
— Горы-ыныч! — закричал Богумил, бросаясь к другу.
Чудо-Юдо от неожиданности чихнул, из его рта вылетело облако дыма. Но убийственный огонь стремился к Горынычу, и увернуться от него змий не успевал. Зато поспел богатырь. Понимая, что пламя куда быстрей двух человеческих ног, он попросту бросил щит вперед. Укрыть Горыныча его бы не хватило, но не того желал Богумил. Огонь, ударившись об зачарованный щит, погас, будто его и не было. Так пропадает капля воды, попавшая в песок.
Луша бежала по полю вслед за богатырем. Изо всех сил пыталась вспомнить хоть какое-нибудь заклятье, но ничего путного в голову не приходило. Ох, не слушала она бабку внимательно, вот и расплачивается теперь за свой буйный нрав. Да и в Академии толком ничему научиться не успела…
— Засыпать бы его снегом белым, чтоб замерзло все в его поганой пасти, — злилась Лукерья. А потом воскликнула, — Снегурочка!
Как она сразу не догадалась? Есть, есть в этом мире та, кому чары снежные по силам. Трижды позвала Луша свою кровную сестрицу, надеясь лишь, что поспеет вовремя. И Снегурочка услышала. Морозным облачком пролетела над полем, роняя крохотные узорчатые снежинки. А после обратилась девицей с белой косой, наряженой в голубое платье, расшитое серебром. Неужто бабка с дедом расстарались?
— Ах ты чудище! — зазвенел ее голосок, будто льдинки упали.
Снегурочка подула на ладошки, и закружилась вьюга вокруг Чуда-Юда. Тот плевался огнем, рычал, извивался. А вьюга не утихала. Второй раз дунула Снегурочка, покрылись крылья чудища тонкой ледяной корочкой. И была она такой крепкой, что как Чудо-Юдо ни старался, не мог ее сломать. Так и рухнул наземь, обломав оба крыла, взвыл от обиды.
— Испепелю-ю!
И схлестнулось пламя со льдом, лишь искры со снежинками во все строны летели. Богумил вскинул меч, бросился было голову чудищу рубить, но вдруг…
— Нешто силы злые тебе отца и матери дороже? — раздался тихий голос Горыныча. — Они все
