на нас двоих, как разнополых… И второй документ о твоем вступлении в собственность без уведомления меня, датированный «знаменательной» для меня датой… Я хорошо помню не только тот год, но и тот день, папа! Я тогда звонила тебе, помнишь? Просила пустить меня на ночлег, нося твою младшую внучку под сердцем, устав мотаться по электричкам… Впрочем, тебе неинтересна эта история… Но теперь все изменится. Сейчас я единственный «адвокат» для моих дочерей, радостно прощающих тебе твое отсутствие, вернее, неприсутствие в моменты нашей с ними непростой жизни, радующихся не твоим подаркам, а возможности иметь деда.
Отец поднял голову вверх. Белые хлопья спускались с темного беззвездного неба, величаво и медленно кружились, сдуваемые ветром, засыпали воротник тулупа отца и его голову, сливаясь с сединой на висках.
– Могу в одном тебе помочь: зная о твоей тяге жить все это время на широкую ногу, сдавая нашу совместную собственность, я могу «заплатить» тебе полностью за свою и так законную долю в квартире… Первый взнос – брянская квартира, в которой мы живем с дочерьми, я ее уже выставила на продажу, – выпалила я, словно боясь, что отец прервет мой монолог.
Он молча дослушал, затем медленно подошел почти вплотную ко мне. Я встала с пенька, отряхнув с себя чуть запорошивший меня снег, и смотрела на него, стараясь не отводить глаз от его сверлящего взгляда.
Хлопья снега становились все мельче, падая на землю прямо и медленно, перестав кружить.
– Чтобы этого нового хмыря я там не видел! Разрешение на прописку подпишу, после залога… И вот еще что: будешь оплачивать стоимость моей комнаты помесячно, раз возможности больше сдавать у меня не будет. С переездом помогу!.. Когда собираетесь выдвигаться? Жильцов надо предупредить… Вечно у тебя одни приключения…
Пробурчав последние слова, он, не оглядываясь, зашел в дом, где на него радостно налетели ждавшие его дочери. Игра в карты забавляла их. Отец, специально мухлюя, веселил обнаруживших лукавство деда внучек.
***
Брянск, июнь, 2000 год
Прознав о моих планах переезда в столицу нашей Родины с полученными преференциями от отца, мой, согласившийся было на развод, муж поначалу тоже очень воодушевился этой идеей, рассчитывая, видимо, вместе со мной за компанию обрести московскую прописку.
Но каждый делает свой выбор согласно своей шкале нравственности, нанизывая свои приоритеты на принципы, как колечки на стержень пирамидки.
Он рьяно взялся помогать нам с переездом и, небрежно закидывая в заказанную мной машину детские вещи, воодушевленно рассказывал, что там он смог бы открыть новый бизнес, расшириться, и мы бы могли начать сначала. «С чистого листа… теоретически можно, конечно, только как изменить подчерк?» – думала я, слушая его очередные планы и еще больше утверждаясь в правильности своего решения. Конечно, оптимизм – это изумительный опиум, добытый из себя самого, но я уже начинала понимать ему цену.
– Ну и дура. Сдохнешь ведь без меня, – напоследок сказал он.
– Но это не точно, – ответила я.
***
Москва, сентябрь, 2000 год
Столица не была для меня каким-то Эверестом, который я ехала покорять, как миллионы соотечественников. Я просто хотела уехать из Брянска, подальше от этого болота, от этой мещанской пошлости, от этих странных отношений со случайным человеком, этих рынков, улиц, дорог, больниц, которые продолжали напоминать мне об Андрее. Да, здесь фактически выросли мои родители и проходили мои школьные каникулы, здесь была похоронена мама, но я так и не смогла подружиться с этим городом.
Москва была для меня глотком свежего воздуха, она могла предложить мне нечто большее, чем просто возможности для карьеры. В Москве начала двухтысячных были тот ритм жизни и та энергетика, которых мне так не хватало в провинции.
Было ли страшно переезжать, фактически сжигая все мосты? Страшно – это мягко сказано. Меня мучали миллионы вопросов: как я буду в большом городе, с кучей опасностей, с очень неясными перспективами трудоустройства и прочими бытовыми сложностями. Но, как героиня одного известного романа, я старалась не думать об этом сегодня, предпочитая перенести размышления на завтра. Я просто бежала из последних сил оттуда, где мне было плохо, с надеждой на лучшее. Да и как иначе? Мое имя обязывает, и стрелка «компаса» моего жизненного пути назойливо показывала в направлении столицы нашей Родины.
Переступив порог родительской квартиры, я застыла в недоумении. После многолетнего нашествия арендаторов она напоминала поле битвы: в люстре не хватало нескольких патронов, паркет безнадежно испорчен и кусками выдран, стены изрисованы детской наскальной живописью, а обои в нескольких местах изрезаны.
Я медленно прошла по скрипучему полу и выглянула в окно. Рядом с подоконником на стене одиноко болтался кусок обоев. Я машинально потянула, и из-под него проступили те самые первые обои, которые когда-то папа выбирал вместе с моей мамой для большой трехкомнатной кооперативной мечты в этом строящемся новом доме конца шестидесятых. Волна воспоминаний отца накатила на меня с новой силой. Я, словно наяву, увидела картинки из его редких рассказов. Как молодой вдовец с ребенком, намазывая очередной рулон обоев, с трудом добытый в советских очередях, свежесваренным клеем, отмывает вымазанную в нем маленькую дочку, как укладывает спать на топчан малышку, долго курит на балконе, всматриваясь в огни так и не ставшего родным мегаполиса – города несбывшихся надежд, прежде чем увезти с собой на Север только маленькую Надежду.
Открыв окно, я впустила в комнату свежий осенний воздух.
Я вернулась. Я дома.
Под подоконником со скрипом открылась дверца «хрущевского холодильника»49 – непременного атрибута архитектурных достижений прошлого столетия.
Присев, я распахнула обе створки. В самой глубине ящика, словно привет из детства, стояла знакомая стеклянная банка – в такие дед закатывал на зиму мед. Надо же, сколько жильцов сменила наша квартира за тридцать лет, а баночку деда перемывали и использовали, оставляя в хозяйском доме.
***
– Ничего-ничего, жить будет, упорная какая девка, лезла-то как справно…
Я еле различала голос деда. На лоб мне положили полотенце, пахнущее медицинским раствором.
Дело было в один из летних месяцев моего деревенского детства, когда не было айфонов и интернета, и все дети засыпали, рассматривая рисунок на ковре, висевший на стене.
На чердаке старого дома хранились остатки от забытого дедом хобби. Как-то он по случаю прикупил пару улей соседа и шляпу пасечника. Бизнес у него не заладился, хотя несколько заготовленных красивых старых баночек с собственным медом успели порадовать родню и знакомых. Быстро сориентировавшись в потребительском спросе односельчан, дед пересмотрел свою маркетинговую стратегию и стал гнать самогон из боярышника, деревья которого
