злоба — одновременно — по отношению к Зигерту, который во всем оказался прав, сеяли бурю в его душе.
— Черт возьми, кто мог вызвать полицию? — кричал он, размахивая руками. — Откуда взялась полиция?
Капитан Зигерт, хорошо понимая причины, вызвавшие такие эмоции его начальника, тем не менее, сохранял чисто арийское хладнокровие и субординацию.
— Насколько я понимаю, господин полковник, вариантов всего два. Либо в доме есть «тревожная кнопка» и Клосс или кто-то из его домашних сумели воспользоваться ею, либо соседи вызвали полицию, увидев свет в доме посреди ночи. Кто-то мне рассказывал, что эти американцы, стоит им заметить что-то необычное, сразу вызывают полицию…
— Господин Майнкопф!
Человек, заглянувший в комнату, имел совершенно неарийскую внешность, был подозрительно смугл и толст, но произнес эту фразу на чистом немецком языке.
Отто вышел из комнаты. Несколько минут они о чем-то тихо беседовали за дверью с хозяином дипмиссии, затем он вернулся, держа в руках стопку паспортов.
— Через два часа наш рейс, — объявил он. Вот ваши паспорта, мы все — сотрудники дипмиссии. Запомнитие ваши новые имена и должности. — Он обошел четверых членов группы, вручив каждому его паспорт.
Полковник, наконец, успокоился — чему быть, того не миновать… Любопытно, — думал он, — говорят, дом, который купил Клосс и в котором он нашел рукопись, принадлежал какому-то американскому миллионеру, купившему ее еще в 1918-м году. Неужели за все эти годы он не предпринял попытки расшифровать рукопись?..
Майнкопфу казалось, что он уже все знает про этот манускрипт. Возможно, это так и было, или — почти так. Но вот о странной закономерности, по которой всех владельцев рукописи постигала одна печальная участь, он не знал. Если бы он знал о ней, может быть, не расстраивался бы так из — за проваленного задания. Впрочем, еще неизвестно, что для него было бы лучше…
Глава 15
— Жозеф Блюманьи был обвинен в фальшивомонетничестве и сварен заживо в кипящем масле!
В темноте голос Камиллы, усиленный и размноженный эхом, прозвучал особенно торжественно. — Я сначала написала дьявольскую книгу, — продолжала она, — а теперь собираюсь ее еще и подделать. Как называется мое преступление и какая казнь за него мне будет полагаться?
Монахиня словно рассуждала сама с собой, но тон ее вовсе не был трагическим — скорее, ироничным. Именно это, в сочетании с приведенным примером — случаем, о котором все только и говорили в последнее время, поразили магистра, у него вовсе не было настроения поддерживать игривый тон ученицы.
— У тебя будет еще одно обвинение, — прийдя в себя, произнес он, — обман Его Величества. Боюсь, что его признают более тяжким.
— Ложь — большой грех — продолжала Камилла в том же духе. — А в случае лжи королю — грех двойной… Или только половинный? — неожиданно закончила она. Но Киршнер вовсе не был настроен продолжать разговор в подобном тоне.
— Я думаю, пройдет еще три — четыре дня, прежде чем он потребует книгу, — произнес он, сделав вид, что не заметил ее иронии. — Успеешь?
Он стоял в другом конце капеллы, но оба говорили, не повышая голоса — акустика этого здания была рассчитана на то, чтобы люди слышали проповедника, как бы далеко от него не находились. Единственный в той части помещения факел, висевший на стене, сбоку от магистра, освещал лишь половину его лица, которое синхронно с неровным пламенем, то неожиданно появлялось из темноты ярким бликом, то почти полностью поглощалось ею. При ярких вспышках резко выделялась часть голого черепа, морщины на лбу и носогубная складка, отчего лицо казалось торжественным и грозным, как на иконах пророков.
«Пророки тоже, наверное, в жизни были добрее и человечнее, чем на своих портретах» — подумала Камилла.
— Обманку сделать — не шифр придумать, дело нехитрое… — пожала она плечами.
— Тебе придется обмануть императора…
— О, почетная миссия! — ядовито отозвалась монахиня.
— Я не о миссии, а о последствиях, если вдруг все раскроется. Не страшно?
Эхо его голоса успело затихнуть под куполом капеллы — и наступила тишина. Потом Камилла заговорила.
— Обмануть императора… Если бы вы знали, магистр… Если бы вы могли знать!.. О том кодексе, который вы отдали вашему гостю — о подлиннике книги — больше никто не узнает. А останется именно копия, и все будут искать эту копию. Подделку. Потому что будут считать, что это и есть подлинник. Найдут — и будут биться, чтобы прочитать, расшифровать ее. Самые лучшие. Самые знаменитые… Пройдет не одна сотня лет… И все это время десятки знаменитых криптологов будут биться над расшифровкой копии — и ни одному из них в голову не придет, что это — подделка. Потому что к тому времени люди научатся делать копии всего, даже самих себя. Копии будут настолько хороши, и при этом настолько дешевле подлинников, а делать их будет настолько быстрее, что их и будут принимать за подлинники, а про настоящие подлинники просто забудут. И в тех редких случаях — таких, как этот — когда копия не сможет заменить подлинник и потребуется отличить одно от другого, никому это и в голову не придет…
— Но ему — то?.. — почти шепотом произнес Киршнер.
Монахиня усмехнулась.
— Да. Он окажется первым за несколько столетий, сохранившим ясность ума, здравый смысл и не забывшим про то, что есть копии, и есть подлиники.
— Ничего удивительного, — отозвался из темноты Киршнер, — их всегда были единицы. И… миру этого как-то пока хватает.
Он помолчал, затем спросил:
— Он решит задачу?
— Да, — кивнула она, — я дала ему ключ к шифру. Но я уверена, что он и сам нашел бы его. Он уже сделал первый шаг к этому, понял, что перед ним — подделка и надо искать подлинник.
— Чем лучше, тем меньше! — эхом прогремел в темноте глуховатый голос магистра. — Все человечество можно сравнить с пирамидой. У основания — миллионы обычных людей, обывателей. На вершине — несколько гениев. Сотни бьются, а решает только один. Но решает же! И мир в этот момент делает еще один маленький шаг вперед…
— Многие из тех, которые до него пытались расшифровать подделку, тоже находились не в основании. — Голос Камиллы чуть изменился, и магистр догадался, что она улыбается. — Они были ближе к вершине. И так происходит всегда. Перед тем, как сделать «маленький шаг вперед», мир делает несколько шагов назад. Так что, я не знаю, в какую сторону он в итоге движется.
«Видимо, улыбка была грустной» — подумал Киршнер.
— А как он… — магистр замялся, пытаясь точнее сформулировать вопрос, — как он оказался здесь?
«Вот