— Умирать-то и не нужно, у вас ведь есть жена, дети, — успокоила его Людмила Рихардовна и усиленно посмотрела на мужа, а затем улыбнулась и обратилась к нему по-французски с веселыми шутками. Полковник также отвечал ей по-французски, и в конце концов решили взять и Филиппа с собою и в тылу, через комиссии, освободить его от службы.
— Никому ни слова о нашем разговоре! — обращаясь к Филиппу, серьезно заговорила Людмила Рихардовна.
— Слушаю, барыня! Я умею служить, о том знают и их высокоблагородие, — по-солдатски ответил Филипп.
— Так вот! Убирайте со стола, сами ужинайте и ложитесь спать, а завтра утром полковник уедет на фронт с комиссиями, а вы со мной займетесь укладкой вещей; а послезавтра, ночью, к пятичасовому поезду едем все трое на станцию Эрики и далее, официально по документам.
— Я к родителям в Витебск, а вы с барином — в командировку, в тыл. Куда именно, то дело уже полковника; там комиссия, и с Божьей помощью…
— Вы в Бога верите? — ласково спросила Людмила Рихардовна и побледнела.
— Понимаю! В Бога верю и всегда ему молюсь…
— Покорнейше благодарю, барыня! — вежливо ответил денщик Филипп.
— Ну, так помогай же вам Бог! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия отгоняйте от себя крестным знамением и всегда носите на шее крестик… — посоветовала Людмила Рихардовна.
— Слушаю!.. Крестик у меня есть! — и он, с добрым сердцем человек, по простоте своей расстегнул тужурку и показал крестик.
— Слава Богу! Идите!.. — и она облегченно вздохнула, будучи убежденной христианкой. — Наши дела теперь в порядке! — обратилась Людмила Рихардовна к мужу, присаживаясь на диван около стола, где полковник уже занимался канцелярской работой: — Завтра возьму пропуск у комиссара Коровая, с отметкой, что я твоя жена, указав должность, чин генерального штаба и фамилию твою, урожденная Цепа, на проезд туда и, конечно, обратно. И все будет в порядке… Как только получишь в комиссии освобождение, то немедленно же приезжай в Витебск, к родителям; не заставляй меня долго страдать… Устроимся где-нибудь на частной службе… Ну, бросай же эту противную работу для «товарищей-большевиков»… Какой же аккуратист!.. Последний день и тот отдаешь весь службе! — она поднялась, обвила его за шею и горячо поцеловала.
— Я уже окончил и все привел в порядок; завтра вечером, как только вернусь из комиссии, сразу все передам старшему помощнику, в течение каких-нибудь пяти минут, и тогда мы можем ехать смело. Всюду нужна аккуратность, до последнего момента. — ответил Давид Ильич, усаживаясь около жены на диване. — А после полуночи выедем на станцию, с Божьей помощью в дальний путь…
Наконец подошло и желанное для отъезда время. Зимняя ночь. Ясно сверкали звезды да по чистому небосклону высоко, плавно плыла луна с востока на запад. В природе, казалось, ничто не изменилось. Вокруг тишина. Сильный мороз благодарно усыпал цветными огоньками снег на полях, провожая путников наших. Но вот показалось короткое падение звезд в сторону едущих на станцию Эрики, приветствуя их, но скоро потухали, как бы предоставляя дальнейшую работу пространству. Казалось, могущественная природа нежно открывала свои тайники человечеству в широкое поле разумной и свободной работы. Было около пяти часов ночи.
— Как ни говори, — неожиданно заговорила Людмила Рихардовна, сидя в санях около мужа, закутанная в кавказскую бурку, — а все же у этих «диктаторов-большевиков» есть немного и человеческого чувства…
— Говори по-французски, чтобы не понял «товарищ кучер», — неожиданно остановил ее полковник, сказав по-французски.
— Хорошо! Я продолжаю, — снова заговорила она, но уже по-французски, — видишь ли, этот комиссар Коровай, бывший фельдшер, с которого так горько смеялся профессор Крукс, оказался все же порядочным человеком, и куда лучше того «мерзавца», как его окрестил Крукс, Скудного. Этот без всяких разговоров выдал мне удостоверение и пропуск и предоставил в наше распоряжение двое саней с лошадьми и кучерами.
— Потому-то он и «медведь серый», — возразил Давид Ильич, смеясь, — «нашим салом, да по нашей же шкуре», как говорят вообще черниговские хохлы… Эта любезность мне нравится! Посмотри-ка хорошенько, обе лошади наши, мои собственные верховые, которых они конфисковали еще в конце октября… Это скоты, мерзавцы, грабители и все что хочешь, но только нелюди…
— Ну, ну, ну, успокойся, — тихо проговорила она. И Давид Ильич замолчал. И только фырканье лошадей, бойко бежавших по снежной дороге, да хруст под санями снега временами нарушали установившуюся тишину.
На станции поезд стоял уже под парами, готовый к отходу; и верный его денщик гусар Филипп Кабура с помощью кучеров быстро внес вещи в вагон 3-го класса «допотопного типа», где молча заняли места полковник и его супруга, а сбоку их примостился и Филипп, по данному секретному знаку. Поезд тронулся.
В составе поезда лучшего классного вагона не было — почему супруги Казбегоровы решили, не раздеваясь, спать по «советскому способу», сидя, положив головы на плечи. Но и в этом вагоне было много стариков-солдат, едущих из армии домой.
О политике из них никто теперь не говорил: молчат и курят, и опять молчат, сидя или стоя, но все о чем-то думают, и думают, по-видимому, серьезно, так как головы их опущены на грудь, глаза открыты, и губы у каждого шевелятся.
От неудобного спанья в сидячем положении полковник Казбегоров проснулся первым, и потягиваясь и разминая онемевшие члены, тихо проговорил:
— Вот и Псков! В прифронтовой полосе еще есть сравнительный порядок, но здесь, в тылу, смотри, полный хаос и беспорядок, все бегут, все лезут, но куда? Они и сами не знают…
— Ай, ай, ай! — протянула Людмила Рихардовна: — Теперь все равны, все серы, все нищие… Свобода… — и она нервно схватила мужа за руки.
Филипп тем временем поспел принести кипятку и три фунта ржаного хлеба. Больше ничего нельзя было достать: буфетов на станции нет, а лавочки при станции пусты, закрыты. Станционные залы классов полны солдат: спящие, сидящие и так толкающиеся сюда-туда; на перроне море человеческих голов в серых солдатских шапках, приступом и с боем захватывая места на крышах, на площадках и даже на тормозах.
И когда поезд тронулся, то товарные его вагоны, теплушки без отопления, конечно, оказались полны стоящими людьми. О сидячих местах тогдашние «свободолюбивые» люди забыли еще со времени Октябрьской революции. Это явление не осталось без внимания «наших»
