насилия, — ответил Крукс дружеским тоном, подъезжая к станции Эрики.
Поезд был готов к отходу, и наши сослуживцы, в течение почти трех лет в одном и том же штабе корпуса на театре войны, заняли теперь места в холодной теплушке, битком набитой едущими на родину стариками-солдатами разных рангов и положений. Было дымно и душно, но профессор Крукс и подполковник Шрам поспешно уселись на своих чемоданах в темном уголке вагона и под шум движущегося поезда, говора людей и стука колес скоро оба заснули.
IX
К концу 1917 года события в России быстро развивались: руководящая русская интеллигенция оказалась неорганизованной и поодиночке или маленькими партиями бежит без оглядки за границу, в крайнем случае куда-нибудь подальше, в уголки России, где не так остро ощущались насилие и введение нового «советского» режима, подготовлявшегося к разгону «Учредительного собрания». Оставляя свою родную землю и «истинный» народ свой на милость «именно небольшой кучки» вооруженных людей, находившихся в распоряжении «советских комиссаров», многомиллионная масса российской интеллигенции считалась лишь со своей деморализацией и с личными соображениями; не желая защищаться сама, она пряталась за спиной других, тогда как легко могла бы справиться одна, своей массой, даже особенно и не вооружаясь. Один только лишь генерал Корнилов с немногими приверженцами и с оставшейся ему верной сотней кавказских кавалеристов из Туземной дивизии, будучи спасен польскими войсками, как истый народный демократ и его (народа) солдат, не сложил оружия, а силою его прокладывал в то время себе и другим дорогу на юг, на Северный Кавказ, в Кубанский свободный край, где в то время уже в третий раз, на протяжении многих веков (с 1482 года), организовалась и существовала Кубанская народно-демократическая казачья республика. Его цель была святая — освобождение народов и установление законного образа правления.
Проводив друзей, Давид Ильич и Людмила Рихардовна долго не задумывались над создавшимся положением. Оно предвидено было ими еще год тому назад. И не удивительно, когда преступная рука «масона» подготовляла работу к этому интенсивно, открыто, еще с конца 1915 года, и для опытного наблюдателя еще тогда видна была грядущая великая катастрофа.
— Тактика твоя вполне правильна, — первая заговорила Людмила Рихардовна, — и я приступаю к выполнению ее. Только слушай меня и не зарывайся далеко вперед… Время их мщения серьезно… И… нам нужно быть благоразумными… И осторожными… — и она ласково улыбнулась мужу, предложив скорее идти спать, а все вопросы разрешить завтра, тихо, спокойно.
— Яс тобой согласен! — уверенно ответил Давид Ильич. — Можно идти теперь и спать… — И он поднялся из-за стола и, поблагодарив жену за ужин, тем не менее присел на время к письменному столу подписывать какие-то бумаги, принесенные из канцелярии его управления.
На следующий день Давид Ильич проснулся рано утром и без завтрака уехал на передовые позиции вместе с комиссией «корпусного комитета» — осмотреть тяжелую артиллерию и дать о ней свое заключение. Его автомобиль был еще вполне исправный, но находился в распоряжении корпусного комитета, как конфискованный для надобностей их службы, а хозяином его считался вообще корпусный комиссар и председатель комитета. Поздно вечером того же дня они возвращались уже домой, и новому комиссару Короваю пришло же в голову сесть у руля и принять на себя обязанности шофера, уверенно заявив при этом, что управление, мол, машиной и мотор он вполне уже изучил. Было снежно и дул холодный северный ветер. Чтобы хоть немного согреться, полковник Казбегоров и другие члены комиссии решили немного пройтись пешком, так как до штаба оставалось всего лишь около двух километров. По пути дорога была вниз, с горы очень скользко, а сбоку дороги — овраг, глубокий, занесенный снегом. Коровай пустил машину нормальным ходом; но не успели пешеходы и осмотреться, как послышался взрыв, а затем огонь, и им представилась горящая в овраге куча измятого автомобиля, а в десяти шагах от огня, в глубоком снегу, лежит Коровай.
— Счастливо выбросило!.. Здесь мягко — и я невредим, — кричал добродушный «хохол» комиссар Коровай; а сам карабкаясь в глубоком снегу и выходя на дорогу, смеясь, добавил: — Пусть горит! Все равно мотор взорвало, все колеса негодны, а две оси и рулевое управление, попав на большой камень, смяты, вообще представляют из себя никуда не годный хлам…
— Оно всегда бывает так: чужим добром никогда не поживишься, — в шутку сказал полковник Казбегоров.
— Ничего, господин полковник! Вы будете в тылу, в командировке, достаньте для нас еще две таких машины и вышлите как можно скорее вне очереди… Когда вы едете? — наивно спросил комиссар Коровай, но тоном высшего начальника и при словах «господин полковник» лукаво улыбнулся.
— Вероятно, утром 17-го или 20-го.
— Ну, а как же анкета и выборы ваши? — снова спросил Коровай, идя рядом с полковником.
— Когда вернусь из командировки, тогда и все вопросы разрешим, — серьезно ответил полковник, но в душе только посмеялся.
— Хорошо! Я вам верю! А пока до свидания! Покойной ночи! — и Коровай поднял руку под козырек.
Полковник Казбегоров, молча приняв приветствие, быстро направился в дом штаба, где у себя в комнате встретила его Людмила Рихардовна с доброй лаской и горячим ужином. Он поспешил рассказать ей историю с их автомобилем и дневные переживания на фронте, которого почти что не существует; посмеявшись над трагичным положением «людей», взявшихся по выборам за исполнение ответственных должностей в войсках, но ничего в области своей службы не понимающих, они перешли на остроты и анекдоты. Но скоро к ним вошел денщик Филипп и в подавленном настроении духа доложил:
— Ваше высокоблагородье! «Товарищи» сожгли сегодня вечером наш автомобиль.
— Пусть сжигают! Я знаю уже об этом.
— Филипп! — поспешила заговорить и Людмила Рихардовна. — Солдат ваших годов не увольняют ли еще домой? — и она ласково взглянула на мужа.
— Барыня! Я еще молод, только 24 года, а увольняют только лишь стариков, с 35 лет и старше.
— А вам хочется домой? Какой вы губернии? — продолжала допытываться Людмила Рихардовна.
— Очень хочется! — застенчиво ответил Филипп. И как-то задумчиво добавил: — Я Полтавской губернии, дома старики — отец, матерь, и жена с двумя маленькими детьми. Служить вообще я люблю и желаю, но это «товарищество» и «комитетчики» все испортили, просто житья нет и хочется даже умереть…
