у нас с ними промашка.
– Мы тут при чем?
– Погодь, торопыга ты этакий, щас обскажу. Надо было родной, Советской власти им оружия пароходом наладить: винтовок, пулеметов, орудий, боеприпасу всякого-разного, шинелей пошить, со спицальными карманами, чтобы было куды перья совать, добровольцев из коммунистов направить опять же, учить индейцев стратегиям. Чья бы тогда взяла, а? Как бы все обернулось? Степи там, прерии по-ихнему, вот бы первая конная во главе с товарищем Буденовым развернулась! Была бы в Америке наша, народная власть, поперли бы гадов! Капиталиста с двух сторон бы зажали! Эх, упущено время, – сокрушенно вздохнул Шестаков.
– События в книге двести лет назад вершились, Степан.
– Ага, не знал, – еще больше помрачнел Шестаков. – При царях, значит. Ну этим да, дела до индейской бедноты не было. Вот и пропал Чиначук. Такая она штука, жисть.
Он ушел в свои мысли, и Зотову показалось, что представляет себя сейчас Степан рядом с индейским героем Чингачгуком, крадущимся к форту бледнолицых, отстаивать свою, сокровенную, выстраданную в мучениях правду. Странным образом уживается в простом русском мужике хитрость, смекалка и большая доверчивость.
А потом Есигеев нашел место ночевки. В низинке, на укромной полянке, примятая тяжестью тел трава так и не поднялась, оставив белесые полосы. В откопанной яме остатки костра: головни, холодный пепел, обгоревшие банки от немецкой тушенки.
– Мал-мала кушал, – Есигеев, прошерстив поляну, предъявил на ладони остатки нехитрой трапезы: хлебные корки, сальные шкурки, яичную скорлупу и два огрызка соленого огурца.
– Сколько их было, Амас? – спросил Решетов.
– Мал-мала посчитаю, – личико шорца напоминало мордочку лисицы, он растопырил пальцы на руках. – Столько быть, добавь-отними рука, точно будет.
– Около дюжины, – предположил Решетов. – Не так уж и много.
– Товарищ капитан! – из зарослей выбрался партизан. – Туточки труп!
Зотов протиснулся между бойцов и увидел в небольшой впадине тело, прикрытое еловыми ветками. Бросили второпях, тело уместилось неполностью, босые, грязные ноги торчали из ямки страшным надгробием. Мертвеца выволокли наверх. Мужик лет сорока, заросший седой щетиной, грудь и голова перемотаны окровавленными бинтами.
– Свеженький, – Саватеев пихнул каблуком. – Не окоченел еще,тварь.
– Носью умер, – Есигеев ощупал тело и принялся разматывать присохший бинт, открыв две почерневшие дырки чуть выше правого соска. – Шибко худой рана, в такой рана злой дух жить, лихорадка трясти, силовек горясий-горясий, утра смерть.
– А я его знаю! – изумился партизан в истертой кожаной куртке. – Это Анисим Ползунов! Сашка, глянь.
К нему бочком подобрался второй, перекрестился и подтвердил:
– Точно,Анисим. Вота как свиделись.
– Становится все интересней, – восхитился Решетов. – С этого момента, пожалуйста, поподробнее. Что за фрукт?
– Тракторист с «Красного пахаря», – живо пояснил обладатель кожаной куртки. – Район у нас крохотный, друг дружку всякий знает, то родичи, то собутыльники, то кумовья. Анисим в свое время знатно прославился. Большой охотник был до бабского полу, гроза матерей, девок портил по всей округе. Его и пугали, и били смертным боем, а ему хоть бы хны, отлежиться малехо и по новости кобелит. А в тридцать пятом свели они с друганом со свинофермы хряка и заготовителям сдали. На следующий день тепленьких милиция и взяла. Получили по трешке, легко отделались, на суде им антиколхозный саботаж шили, да обошлось. Слышал, будто вернулся Анисим перед войной, оказалось и правда, вот он, голубчик.
– И откуда этот красавец? – напрягся Решетов.
– С Тарасовки он, вроде в самообороне там состоял.
– А ларчик просто открылся, – хищно осклабился Решетов. – Значит, в Тарасовку следочки ведут. Ну-ну.
– Знакомое место? – спросил Зотов.
– Деревня от железки километров пять по прямой, – Решетов неопределенно ткнул в лесной океан. – Рядом Шемякино, настоящее гадючье гнездо. Ходят под Локтем, все мужики в полицаях. Я еще по зиме ставил вопрос о уничтожении. Вот и дождались, тарасовцы у самого лагеря трутся.
– Наказать хочешь? – с полуслова уловил настроение Зотов.
– Очень хочу! – признался Решетов. – Аж зудит. Но колется, у них гарнизон в сотню рыл, а нас два десятка.
– Немешает помощи запросить.
– Ха, и всю славу отдать? Не, не пойдет. Да и не согласятся наши, утонем в бюрократии. Начнут судить да рядить, планы строить, прикидывать. Нет уж, сами управимся. Смелость города берет, а наглость поселки.
– Уверен?
– На все сто, – Решетов повысил голос. – Снимаемся! Есигеев, выводи севернее Кокоревки, чтобы со стороны села не просматривали. Вперед!
Зотов покачал головой. Впечатление вертопраха Решетов не производил, хороший, вдумчивый командир. Доверится ему? Или вернуться в лагерь? Нет, не вариант, на всю жизнь останешься трусом, среди партизан слухи быстро расходятся. Осудить не осудят, но воспринимать всерьез перестанут, репутация не то чтобы пострадает, вылетит в топку. С другой стороны, зачем мертвому репутация?
Отряд двигался по мрачному, еловому бору, наполненному резкими, смолистыми ароматами. Мерно постукивал дятел, совсем рядом надувались и лопались болотные пузыри, принося запах тухлых яиц. Левее, насколько хватало глаз, поднялись голые вершины мертвого леса. Потрескивал под каблуками валежник, шуршали потревоженные ветки. За следующий час Зотов выслушал небольшой ликбез от Решетова о состоянии дел в этом районе. Оказалось, впереди железнодорожная ветка Навля-Суземка, протянувшаяся через сердце партизанского краяи по этой причине немцами не используемая. Пытались они гонять по ней паровозы осенью сорок первого, да обожглись крепко, кругом глухомань, партизаны и комары. Населенных пунктов раз-два и обчелся, уцепиться не за что. Опорные базы не построишь, две первые партизаны вырезали, как только бургомистр отчитался о победе над лесными бандитами. Пришлось поезда в обход пускать, через Борщево и Погребы на Локоть и Льгов. Две станции седлают железнодорожное полотно, Алтухово и Кокоревка. В Кокоревке партизаны, в Алтухово карательный батальон, носа за пределы села не высовывающий. А за дорогой начинается земля Локотского самоуправления, территория враждебная и опасная для партизан.
На пути встретилась узкая, заросшая кустарником и осокой речушка, укрытая кронами развесистых вязов. Сразу за ней железка, которую преодолели ползком, скребя брюхом по гравиюи бренькая по рельсам оружием. Скатились с насыпи и исчезли в густом, темном лесу. Еще через час под ногами захлюпала ржавая, болотная вода, зеленая трава сменилась упругим покрывалом влажного мха. Колька специально заперся в самую сырь, проверяя трофейную обувь
