святую русскую веру, в которой она родилась и воспитывалась, к которой принадлежали её муж с сыном и все дорогие и близкие ей люди, что она попросила мать прекратить этот разговор.
— Вы знаете, маменька, как мне больно, когда вы нападаете на мою веру... Ведь я же вас не упрекаю в том, что вы перешли в католичество.
— Разве можно сравнивать? Католическая вера — самая святая и правильная... Ну, да тебя в этом не убедишь, да и не нужно; можно, и оставаясь в холопской вере, отлично устроить свою жизнь. Я ведь тоже недавно в католичество перешла, а посмотри, сколько у меня прекрасных вещей и какое хорошенькое состояние я себе приобрела благодаря тому, что характер у меня весёлый, общительный и я умею нравиться людям. А тебя с мужем и любят, да ничего тебе не дарят, и всё потому, что ты не умеешь сделаться нужной... Цесаревна уверена, что ты и без подарков ей будешь предана, как собака, граф Бутурлин убеждён, что ничем тебя не подкупишь, — что же тут хорошего? И муж твой такой же чудак. Вашему сыну и помянуть-то вас будет нечем, хорошо, что у вас он один и что не надо вам приданого готовить дочерям... Кстати о деньгах. Ведь я, собственно, зашла к тебе сегодня, чтоб занять у тебя червонцев двадцать. У царя, наверное, будут играть, а я всегда проигрываю, когда у меня нет порядочной суммы в кармане... Сейчас перед тем, как к тебе прийти, я просила графа Александра Борисовича ссудить мне эту сумму, но на этот раз он не захотел меня выручить. Зачем, говорит, буду я вам делать одолжения, когда ваша дочь мне делает постоянно неприятности? Он это сказал как будто в шутку, но тем не менее я не могла не видеть, что он очень сердит на тебя, потому что всё-таки денег мне не дал...
Лизавета поспешила исполнить просьбу матери, и, спрятав деньги в карман, Зося поднялась с места.
— Ну, будь здорова и благополучна. Советую тебе хорошенько обдумать всё, что я тебе сказала, и убедить твоего мужа больше слушаться моих советов, чем своих собственных нелепых убеждений. Если он думает, как другие, что светлейший лишился благодаря болезни влияния своего на царя, то он очень ошибается: другого Меншикова в России нет, да и в чужих краях такой умницы, может быть, не сыщешь. Далеко до него Долгоруковым, и как он поправится, то первым долгом удалит князя Ивана, который уж чересчур зазнался и слишком много позволяет себе вольностей с царём. А тебе я советую меньше протежировать подлым претендентам на сердце твоей госпожи и побольше угождать тем, которые благороднее и богаче. Такого, как Шубин, куда как легче услать туда, куда Макар телят не гонял, чем родовитого боярина, как граф Бутурлин... Адьё, моя цурка! Надеюсь в следующий раз к тебе прийти не с выговорами, а с комплиментами за то, что последовала моим советам.
Проводив неприятную гостью до того коридора, из которого она свернула, чтоб пройти на половину цесаревниной статс-дамы, с которой пани Стишинская давно вела знакомство, и где должна была ждать, чтоб за нею прислала та княгиня, при которой она в то время состояла в резидентках — по-русски, в приживалках, Лизавета вернулась к себе и уже нашла Ермилыча в том покое, служившем ей спальней, где она с ним сидела до прихода матери.
Многое понял он из подслушанного разговора, так много, что без глубокой жалости не мог смотреть на свою молодую приятельницу.
— Да, кума, тяжёлый несёшь ты крест! Дай-то, Господи, тебе его до конца донести, не спотыкаючись, — произнёс он со вздохом.
Ни слова больше он не проронил на этот счёт, но ей отрадно было его сочувствие, и она стала просить его остаться у неё всё то время, которое он рассчитывал провести в Петербурге. При её помещении была светёлка, совсем в стороне, для сундуков и шкапов, никто туда не входит, кроме прислуживавшей ей из её же крепостных и так ей преданной, что можно было вполне ей довериться.
— Да если я даже и цесаревне скажу, что кум у меня гостит, так и от неё за это выговора не получу, — прибавила она, ласкаясь к старику, на которого с ранних лет привыкла смотреть как на родного.
— Увидим, кума, увидим, надо сперва мне с твоим муженьком повидаться. Он всех больше мне в моём деле помочь может.
— А ты когда к нему собираешься? Если завтра — сегодня он, поди чай, с царём на охоте, — так хоть сегодня-то переночуй у меня.
— Чем скорей мне с ним переговорить, тем лучше.
— Ну, и для этого тебе идти отсюда не следует, здесь всегда известно, где царь... Вот и теперь, стоит только у которого-нибудь из свиты царской невесты спросить, им завсегда всякий шаг царя известен. Да мне и цесаревна скажет, если я спрошу. Такая она добрая да приветливая, что, кажется, душу бы за неё отдала! — прибавила она печально. — Кабы все её так любили, как я!
— Что ж она так долго не уезжает? Когда я во дворе дожидался, как к тебе пройти, там народ говорил, что уже лошадей ей выводят, чтоб на охоту ехать.
— Лошадей-то вывели, да как приехал граф Александр Борисович да переговорил с нею, приказано было их расседлать: раздумали на охоту ехать. А тут царская невеста пожаловала и до сих пор здесь, видно, и к обеду нашей красавице не поспеть... Ну а ты мне тем временем про сыночка моего расскажи да про всех моих милых, московских... Поверишь ли, как я об них соскучилась!
Однако долго слушать про своих милых Лизавете не пришлось: её позвали к цесаревне, и, узнав от посланца, что гости уже разъехались и что цесаревна одна с Маврой Егоровной в своей уборной, Праксина поспешила пойти к ней, ещё раз повторив Ермилычу, чтоб у неё остался.
Дворец опустел. Не дождавшись цесаревны, собравшаяся к воротам и во дворе толпа, чтоб взглянуть на неё, разошлась, проводив довольно недоброжелательными взглядами и оскорбительными замечаниями бедную царскую невесту, разделявшую вместе со всей семьёй непопулярность отца, которому уж давно, ещё при жизни царя Петра, приписывали многие невзгоды, обрушивавшиеся на родину: начиная от бунтов в Малороссии и кончая возведением на престол покойной императрицы, столь мало имевшей на это прав и так плохо пользовавшейся властью во время своего кратковременного владычества.
