вы одурманили его, и теперь среди нас же ищете виновных! Требуете покаяния, а сами-то вы раскаялись в том, что натворили?
— И что вы ответили?
— Я не нашёлся, что сказать.
— Да, Август, — сказала Ирэн. — Действительно, это печальная была сцена. Горькие слова! Ах, если бы хоть что-то можно было исправить словами!..
У Николы Посадского притормозили. Зашли к «Макарке», купили пару бутылок болгарского вина, рыбных консервов и хлеба. Потом шли молча. Лишь однажды я тихо спросил Ирэну — отчего умер Марк. Сердце? Она кивнула в ответ. Конечно, этого следовало ожидать. И всё же — как грустно!
…Старый дом осьмнадцатого столетия, в полтора этажа, высокий, с углублёнными окнами и скруглённым углом, выходящим на перекрёсток… Можно было бы назвать его отличным примером классицизма, не будь он так обшарпан. Похоже, за все годы после октябрьского переворота его не ремонтировали всерьёз; местами штукатурка отвалилась, розовел кирпич; и чугунные фигурные доски, в которые были закованы печные трубы, обветшали и поржавели.
И калитка, и дверь в дом были открыты.
В темноте корридора смотрели, сквозь патлы, фанатические глаза Фомы.
— Ты что это здесь?! Как ты здесь оказался?! — вопросил я.
— Ночевал, — хрипло ответил Фома.
— Почему?
— Есть на то основания. Гостей опасаемся. Ну, что столпились? Проходите.
Мы вошли, а я при этом всё путался в мыслях, — каких таких гостей они опасаются.
Марк всегда заставлял переобуваться, если к нему приходили; у него было уютно. Сейчас никто не переобувался: комната стояла мёртвой, пустой и плоско раскорёженной, как после взрыва гранаты. Точно копоть, чёрная копоть легла на пустые стены.
Исчезли высокие готические шкафы, за гранёным стеклом которых посверкивали потускневшим золотом кожаные корешки книг, отливающие то алым янтарём, то тёмным мёдом. Исчезли редкостные старинные иконы в углу и древние картины со стен.
Исчезла коллекция раковин и морских редкостей, средневековый китайский фарфор, камин, украшенный резным итальянским мрамором XV столетия, экраном которому служил фрагмент многоцветного французского витража, где одетые рыцарями ахейцы гнались за отрядом троянцев, и отблески огня играли в их оружии и плащах рубиновыми искрами. Исчезли чеканные латы, булатные клинки по стенам, кольчуги, жёсткая северная шпалера со сценой древнегреческой охоты и резные кипарисные ларцы с античными и возрожденческими монетами.
Когда-то воздух здесь был плотен как бальзам, весь пропитанный ладаном, колдовскою травой, дорогими винами, лимоном и пряностями. И этот воздух ушёл, сменился пыльной затхлостью. Даже деревянные панели, даже бронзовые ручки исчезли, ничего не осталось. И присесть не на что. А когда-то здесь стояли резные псевдоготические стулья с высокими спинками и масонскими символами. Так мы и толклись посреди разгрома; голые ободранные стены глядели разводами сырости и безобразными клочьями паутины.
— Вот и всё, господа, — сказала Ирэна.
— Славно они поработали… — буркнул Фома, покашливая. — Я замотался им вещи таскать.
— Ты им помогал? — поразилась Виола.
— А что же сложа ручки сидеть? Да они и не обидели меня, кстати сказать. Вон видишь, стопы в углу связанные? Часть библиотеки. В том числе Отцы Церкви, Августин… Настоящая редкость…
— Переводы не слишком точны, — заметила Ирэна.
— Лучше неточный, чем вообще никакой.
— Пожалуй.
Стояли молча. И когда раздался звонок, все шарахнулись, как от выстрела. Кто мог звонить в этот пустой и мёртвый дом?
— Пойду открою? — промямлил Фома.
— Стой. Я сама.
Ирэна пошла и не менее пяти минут мы её ждали, переглядываясь. Когда молчание стало невыносимым, она вернулась, бледная и спокойная.
— Это твой племянник из Рязани.
— Саша? — изумился Бэзил.
— Саша, — съязвила Ирэн. — Мерзкий тип. У, нежить.
— Ирэн!..
— Отстань. Я знаю, что говорю: чутьё меня ещё никогда не подводило.
— Что ты предприняла? — спросила Виола.
— Отвела ему глаза. Пошёл кренделя выписывать, обалделый. Но на Дворянскую он всё-таки к тебе придёт сегодня вечером; совсем отвязаться не удалось.
— Да зачем он приехал-то?
— Зачем, зачем… — отозвался Фома. — Наследство делить.
— Господь с тобою! Какое отношение он имеет к Марку?
— В том-то и дело, — Фома бросил вокруг вопросительные взоры. — Вы что, на калитке записку оставили с адресом?
— Нет, конечно, — ответила Виола.
— Так какого хрена он сюда припёрся?
— Ну, всё-таки он был с Марком знаком… — предположил Бэзил.
— Но не настолько же, чтобы являться к нему в гости. Он приходит к вам, никого не застаёт, и прётся сюда. Откуда он узнал, что мы здесь?
— Мне тоже интересно было бы узнать сие, — промолвила Эйрена, и в голосе её не чувствовалось ничего хорошего. — Вцепился, как клещ, еле отделалась от него…
Прошла минута.
— Ну что ж, — адресовался Бэзил ко всем. — К нашему родственнику есть вопросы, конечно. Однако это дело вечера. А сейчас нам нужно идти в тайник.
Фома нажал на небольшую дверь, скрытую некогда шкафом красного дерева. Мы вошли в комнату: не то кладовку, не то чулан; во всяком случае, окон в ней не было. Но не чувствовалось тления и затхлого воздуха, какой можно было бы ожидать в замкнутом помещении. Очевидно, где-то шла скрытая вентиляция.
Посреди комнаты лежал матрац, а около него обретались недочитанная книжка, полупустая бутылка дорогого коньяку и стакан. В стакане покоился ломоть лимона. Всю эту картину озаряла голая лампочка, свисающая с потолка.
— Клюкаешь? — сварливо заметила Виола.
— Дык сёдни, чай, не постный день, — пожал плечами Фома. — А потом, без бутылки тут спятишь со страху.
— О чём вы треплетесь? — с тихой досадой произнёс Бэзил. — Вам что, больше заняться нечем?
Действительно, заняться было чем.
На полу и на большом сундуке громоздились стопы книг и рукописей, все стены были уставлены полками, и на них тоже бугрились книги — словно циклопическая кладка троянских стен. Это был призрак «Илиона». Не вся Либерея, уничтоженная временем и людьми, но её символ… Здесь же рядом лежала какая-то старинная рухлядь, несколько шкатулок, склянок и лабораторная посуда. На стене висело небольшое венецианское зеркало, глухо мерцающее жемчужно-свинцовым блеском из тёмной рамы, ветвящейся гибкими сочными жуковинами и виноградом.
Виола уселась было от удивления прямо на окованный сундук, но Бэзил согнал её, постелил волчью шкуру, и лишь тогда девчонки пристроились в углу. Фома же примостился на матрац и развернул большой лист, исчерченный письменами Марка.
Покашливая, экая, мекая, Фома стал пробираться сквозь эти строки, читая, что кому досталось.
Как Марк и собирался, остатки «Илиона» он передал Фоме: книги и несколько образо́в. Бо́льшую часть прочих вещей поделили между собой Бэзил и Виола. Ирэне достались оккультные книги, лабораторная посуда и дневник Марка. А в моих дрожащих от восторга руках оказались: «Смарагд» и груда выписок из «Троянского сказания».
Время полетело, полетело, и как-то сразу забылось. Мы сидели
