она подняла глаза, мужчина уже исчез, а социальная работница с явным облегчением заняла свое место за столом напротив нее.
— Меня зовут Ванда, Шарлотта.
Она чуть не подпрыгнула. Хотя в анкете она указала именно это имя — первое, какое пришло в голову, — ее еще ни разу так не называли: полицейские, которые таскали ее из комнаты в комнату, говорили «вы», или «юная леди», или, когда думали, что она не слышит, — «малолетка». Впервые услышав чужое имя, произнесенное вслух, она осознала, какой слабой и глупой была, назвавшись Шарлоттой, чтобы доказать собственную храбрость. Теперь имя звучало как обвинение.
— Шарлотта, — продолжала Ванда, словно решив доконать ее этим именем, — мне сказали, что ты хотела бы пожить в приемной семье. Сегодня это называется уходом за детьми вне дома. У тебя вообще есть дом?
Она попыталась подумать о доме, но видела только пару пустых, мутных глаз, уставившихся вверх.
— Нет.
— У тебя нет дома? — уточнила Ванда. — Или ты считаешь, что тебе там небезопасно?
Прозвучало как вопрос с подвохом. Эта Ванда не походила на офицера Пита, болтающего без умолку, или на мудака с бородой, сверлящего ее взглядом в надежде выискать какую-нибудь зацепку. Нет дома — или дома небезопасно?.. Она смотрела на уголки рта Ванды, ожидая, что та подскажет, какой ответ хотела бы услышать, но лицо социальной работницы ничего не выражало.
— Я… ну… — С чего начать? — Небезопасно.
Это была почти правда.
Ванда кивнула. Ее кивок выражал не столько одобрение, сколько удовлетворение.
— А ты, Шарлотта, хотела бы пожить в приемной семье несколько дней или подольше?
Опять выбор. Когда-то она хорошо угадывала ответы на контрольных.
— Мне нужно убежище, — сказала она, вспомнив, что так велел говорить офицер Пит.
— Я понимаю, Шарлотта, — кивнула социальная работница. — Но, к сожалению, в данный момент у нас нет для тебя вариантов. Служба защиты детей, конечно, подберет что-нибудь в ближайшее время, я дам соответствующее распоряжение. Но должна предупредить: тебе придется пожить в приюте, пока не найдется подходящее место.
Она кивнула. Ее поместят в учреждение. Ясно.
— Это временно, но я хочу подготовить тебя к такому варианту. Ты уверена, что у тебя нет друга или родственника, у которого ты могла бы остановиться? Того, с кем ты будешь в безопасности. Подумай.
На этот раз Шарлотта крепко задумалась. Везде, где ее приняли бы, пришлось бы вести себя по-детски, а она больше не была ребенком. Дети не ночуют в грязных гостиничных номерах. Из детей не выскребают младенцев. Дети не делают с Питами того, что она делала с Питами. Дети не делают с другими детьми того, что она сделала с той девочкой в подвале.
Шарлотта не знала, кто она: ребенок или нет. И сказала:
— Я согласна на приют.
Когда они вышли из полицейского участка, Шарлотта спросила:
— А где же мои вещи?
Но еще до того, как Ванда открыла рот, Шарлотта догадалась, что украденный нож пропал навсегда. Ну что ж, в приютах только самые старшие дети владели такими вещами. Они прятали ножи в матрасах или приклеивали скотчем на дно ящиков стола. Никто не крал их имущество и никому не рассказывал, что они его прячут. Один худенький маленький мальчик попытался сделать лезвие из пластикового столового ножика для масла, сломав его пополам. Он хвастался перед всеми своей поделкой, пока кто-то из старших не украл ее ночью, избив при этом самого малыша.
Такие привычные правила упрощали жизнь в приюте. Их просто надо было соблюдать. Мысленно она называла старших ребят вышибалами, а сама старалась быть невидимой, так безопаснее.
Ее соседка по комнате Бет оказалась из подхалимов. Такие ребята подыгрывали воспитателям, добровольно участвовали в групповых занятиях и зарабатывали за хорошее поведение золотые звездочки, блестящие зубные щетки и яркие наклейки. Звездочки и наклейки были совершенно бесполезны, вдобавок они оставляли на одежде липкие следы, которые приходилось отскабливать жесткой мочалкой. Изнанка сидений стульев и стены за кроватями тоже были заляпаны пятнами от наклеек.
Другое дело зубные щетки. Хрупкая пластиковая дешевка, которую ей вручили при поступлении в приют, конечно, была лучше, чем ничего, но ее жесткая щетина царапала десны. Однажды Шарлотта взяла зубную щетку соседки и залюбовалась розовым полупрозрачном перламутром, застывшими в нем пузырьками и сияющими гранями, мерцающими на свету.
— Эй, положи на место. Это моя, — возмутилась Бет, появляясь на пороге ванной.
— Красивая, — сказала Шарлотта, но зубную щетку не положила. Она ждала следующего шага Бет, которой было всего одиннадцать, однако та неловко топталась на месте. — Очень красивая, — ободряюще добавила Шарлотта.
— Спасибо, — неуверенно пробормотала Бет. После короткой внутренней борьбы глаза у нее наполнились слезами, и она нехотя выдавила: — Можешь взять.
Шарлотта отшвырнула щетку, и та упала на пол с глухим стуком.
— Мерзость какая! Не нужна мне твоя использованная зубная щетка.
Но позже все-таки забрала ее.
11
В понедельник днем я сажусь в машину и направляюсь к «Вратам». Ирония судьбы, не правда ли? Я уже две недели говорю Тому, что езжу на работу, а Джули говорит нам, что ездит на терапию, и теперь мы обе врем, чтобы отправиться в одно и то же место. Я сворачиваю на стоянку перед новым корпусом, отделяющим здание бывшего планетария, где сейчас располагается мегацерковь «Врата рая», от соседнего стадиона. Словно по сигналу, вспыхивает светящаяся надпись: «С Богом возможно все!» — и я усмехаюсь, хотя на душе у меня тревожно.
У входа теснятся около сотни автомобилей. Сегодня у Джули нет сеанса психотерапии, поэтому я знаю, что она без машины, но все еще опасаюсь наткнуться на дочь. Территория парковки обширна и включает в себя пятиуровневый гараж, который отсюда выглядит пустым. Я паркую внедорожник и подхожу к современному каменному фасаду, увенчанному шпилем, который пристроили к гигантской перевернутой чаше планетария позже, когда храм науки преобразовали в молельный дом. Открываю гигантскую стеклянную дверь и вхожу в вестибюль, просторный и чистый, как VIP-зал аэропорта. Через равные промежутки к потолку прикреплены экраны со светящимся логотипом церкви. Сине-зеленый и безбрежный, как море, ковер пестрит островками безупречно белых половичков, на которых парами расставлены стулья лицом друг к другу, расположенные в чинной последовательности на благопристойном расстоянии. Из невидимых динамиков льется тихая музыка, а в углу огромного вестибюля гудит пылесос. Видимо, в понедельник публики здесь негусто.
Справа от входа висит схема внутренних помещений. Изучив ее, я сворачиваю в крыло, над дверью которого значится: «Вера». Буквы отлиты из матовой стали. Номер комнаты, которую я ищу, — 19В, и мне приходит
