простого читателя или критико-исследователя, захваченный вихрем, вполне естественно стремится создать себе звонкими трубными звуками иллюзию победы над этим грохотом, преодолеть свой собственный ужас.
И несмотря на то, что я стараюсь осудить Лемонье и тем заставить себя не следовать его примеру, мне самому, в данный момент, стоит больших усилий справляться с увлекающим меня порывом. Каждое мгновение словесная паника пытается опьянить мое перо, а мой рассудок ищет доводов, чтобы получить законное право — в ущерб самому себе— слушаться лишь несвязного голоса моего инстинкта.
Ну, вот, признаваясь в этих искушениях, которые преследуют меня, я только что, почти неожиданно для себя самого, резюмировал творчество г-жи М. Эмери.
Слова „рассудок” и „инстинкт” послужат, как мне кажется, двумя полюсами, между которыми будет вращаться моя собственная мысль, вслед за мыслью М. Эмери.
Мне могут заметить, что такое обширное поле, предоставленное критике, должно невыгодно отразиться на точности выводов.
Я с этим согласен. Да, кроме того, я и не намереваюсь делать какие либо выводы. В тех случаях, когда М. Эмери окажется между небом и землей, я не смогу, не теряя ее из вида, оставаться, не двигаясь с места, на небе или на земле.. Если я хочу быть вместе с ней, мне придется за ней последовать.
М. Эмери явится для нас символом счастья, от которого захватывает дыхание, но которое никогда не достижимо. Последовательно мы увидим ее то в маске гримас Едгара Поэ, то с прозревающим взором Вилье де Лиль-Адана, то со смеющимся ртом Кребильона4, который будет больше маркизом де Сад, чем Кребильоном, то с саркастической улыбкой Бейля5.
Она окажется то ангелом, глядящим сверху на этот презренный мир, то великолепным четвероногим животным, находящим красоту и наслаждение в потребностях и отправлениях своего организма, и никогда не поднимающим глаз к небу. Ангел или животное, дух или материя, она предстанет пред нами то как тонкий поэт, то как разгоряченная самка, но и там и здесь, в одной роли, как и в другой она останется, иногда даже против своей воли, эпическим певцом инстинкта.
***
Прудон учил, выражаясь языком логики, что женщина есть „средний термин между человеком и животным” а Ренан считал ее посредником „между человеком и Богом”. Хотя, на первый взгляд, эти две сентенции кажутся исключающими одна другую, однако они обе, взятые вместе, могут создать приближение к действительности. Когда философы противоречат один другому они бывают почти правы, а публика оказывается очень недалеко от того, чтобы понять истину.
Если мы хоть пожелаем быть добросовестными и взглянем на женщину беспристрастным взором, что с нами случается очень редко, то нам придется признать за ней то превосходство, что она, сохраняя господство инстинкта, обеспечивает человечеству вечное существование и благодаря этому возможность бесконечного прогресса, о котором так грезят мечтатели.
Все хорошо, что существует. Некоторый фатализм в суждениях никогда не мешает. Полны великой красоты пути Судьбы: женщина, в отдаленную эпоху, была добычей, достававшейся в награду более сильному, и от этого рабского состояния у нее сохранилось несколько ясно выраженных черт.
Служанка, почти домашнее животное, полуголая женщина готовила в глубине мрачной пещеры еду, которую явится уничтожать победитель, сложивши на мгновение оружие. Боязливая, подавленная, дрожащая она была первым убежищем мысли, этой мести слабых.
Очень хорошо, что ее били. Ее гнев и унижение научили ее не только хитрить, но и культивировать свою внутреннюю мощь, но и объединять врозь бродившие мысли.
Очень хорошо, что в глазах первобытных людей она была только утробой, а по самой конституции примитивной социологии ей приходилось вдали от очага защищать топором или стрелой жизнь своего ребенка и свою собственную. Она могла понять — и навсегда — какую ценность имеет сила и, что тот, кто поражен, не достоин уважения.
Задолго до античного раба она говорила про себя: „Бей, но выслушай” и прибавляла тихим голосом: „Я знаю каким именем следует называть справедливость”.
Находясь около животных благодаря своей роли и своим задачам, вынужденная жить в борьбе с другими, она поняла все значение инстинкта и она ускользнула из под власти самца, создав себе внутреннюю жизнь, где она чувствует себя полной хозяйкой. Это ее владения. Это, именно, через них она ускользает от нас. У женщины имеются такие области, куда никогда не может проникнуть мужчина. Целые века искусства и литературы, поэзии и драмы зиждутся на этом неразгаданном.
У женщины был досуг, чтобы пересоздать себя. Ведь, мыслить научаются только на досуге. Коллективистическое общество умрет через некоторое время естественной смертью, потому что у него будет слишком много свободного времени и потому что незанятая масса примется думать вместо того, чтобы предоставить эту заботу избранным.
Что делать в пещере, около спящего ребенка, ожидая мужчину, как не нежно мечтать. Женщина мечтает. Он — ведет войну с людьми или животными.
Ему физическая деятельность заменяет ум. Женщина имеет над ним большое преимущество сидячей жизни. У этого красивого животного женского пола имеется время на то, чтобы присмотреться к тому, что ей непонятно, к блеску звезд, к медленному движению луны, к мягкому полету совы. Все эти проявления природы гармонически сливаются то для того, чтобы оттенить блески дня, то для того, чтобы заставить оценить меланхолическую ночь; женщина контролирует их.
В своих неясных сновидениях она уже ткет белый хитон Иисусу. Это не по ее вине, впоследствии, сыны Сынов Человеческих не выполнят своих божественных обещаний, а христианская иерархия, каким-то действительным чудом, превратит нежную простоту любовного прощения в тяжелое здание узких и запутанных догм, под которым найдет себе защиту — еще один раз — закон самца.
Однако советы молчаливых пещер не пропали даром. Стремление женщины к глубине и поэзии проявилось спустя тысячелетия, в средние века. Это она, женщина, привлекала и собирала певцов, и это она, пока мужчина воевал в Палестине, сумела дать, своему идеализму и инстинкту возможность ярко расцвести в предусмотрительном управлении домом и в нежных осложнениях „дворов любви”.
Более чем кто-либо другой она была затронута философией, и это она открыла для мысли приют салонов XVII и XVIII века. Наконец, именно, на ее долю выпала честь делегировать знаменитую Жанну Д’Арк, представлявшую из себя настоящий тип женщины, этот символ мистицизма, смешанного с инстинктом, которая защищала свою страну так же, как ее предки защищали своих детей против диких зверей, которая была стратегом, делавшим точные вычисления, пылающим духом и дикой собакой, бросающейся с открытой пастью, готовой разорвать.
Вы видите, как на расстоянии целых веков, два главных свойства женщины остались
