Кошки — персонажи Бодлера — оказываются связанными с «теневой» стороной действительности. Кошки Бодлера ответственны, по сути, за иррациональное знание (вспомним мотив «колдовства» в образе кошек). С образом кошки оказывается устойчиво связанным мотив темноты.
В сонете «Кошки» Эреб — это персонификация мрака из греческой мифологии, сын Хаоса и брат Ночи. Эреб бы взял их (кошек) в похоронные гонцы, «когда бы сделаться могли они рабами», то есть когда они смогли бы склонить к службе свою гордость.
«Его зрачков огонь зеленый моим сознаньем овладел…» Многообразно представленный в бодлеровских текстах мотив кошачьих глаз и зрачков также связан с мотивами темноты и сна. Романтический герой Бодлера «погружается» в кошачьи глаза, и у него речь идет о погружении в темноту, в вечность, в смерть, в одиночество…
«В трепетных зрачках песчинки золота таинственно блистают.» В текстах Бодлера, когда речь идет о кошачьих глазах, часто упоминается некая минеральная среда: металлы, кристаллы, камни, песок. И это не просто банальная метафора. По мнению О. В. Альбрехт, «подобная интерпретация мотива глаз и зрачков подчеркивает момент декоративности в образе бодлеровских кошек, тем самым возвращая нас к идее кошек-идолов, языческих божеств». К идее «тех сфинксов каменных, которые в песках неведомых пустынь красиво так мечтают».
Прозаик и поэт романтической школы Теофиль Готье, у которого, кстати, жили кошки Гаврош (Gavroche), Эпонина (Eponine) и Серафита (Seraphita), писал о Бодлере так:
Так как мы заговорили об исключительных вкусах и маленьких маниях поэта, то скажем, что он обожал кошек, подобно ему влюбленных в ароматы и приводимых запахом валерьяны в какую-то экстатическую эпилепсию. Он любил этих очаровательных животных, покойных, таинственных, мягких и кротких, с их электрическими вздрагиваниями, с их любимой позой сфинксов, которые, кажется, передали им свои тайны; они бродят по дому бархатными шагами, как genii loci (гении места), или приходят, садятся на стол около писателя, думают вместе с ним и смотрят на него из глубины своих зрачков с золотистыми крапинками с какой-то разумной нежностью и таинственной проницательностью. Они как бы угадывают мысль, спускающуюся из мозга на кончик пера и, протягивая лапку, хотят поймать ее на лету. Они любят тишину, порядок и спокойствие, и самое удобное место для них — кабинет писателя. Они с удивительным терпением ждут, чтобы он окончил свою работу, и все время испускают гортанное и ритмичное мурылканье, точно аккомпанемент его работы. Иногда они приглаживают языком какое-нибудь взъерошенное местечко своего меха, потому что они опрятны, чистоплотны, кокетливы и не терпят никакого беспорядка в своем туалете, но все это они делают так скромно и спокойно, как будто опасаются развлечь его или помешать ему.
Ласки их нежны, деликатны, молчаливы, женственны и не имеют ничего общего с шумной и грубой резкостью, свойственной собакам, которым между тем выпала на долю вся симпатия толпы.
Все эти достоинства были оценены Бодлером, который не раз обращался к кошкам с прекрасными стихами — в «Цветах зла» их три, — где он воспевает их физические и моральные качества; и он часто их выводит в своих сочинениях как характерную подробность. Кошки изобилуют в стихах Бодлера, как собаки на картинах Паоло Веронезе, — и служат как бы его подписью. Надо также сказать, что у этих красивых животных, благоразумных днем, есть другая сторона — ночная, таинственная, каббалистическая, которая очень пленяла поэта. Кошка, со своими фосфорическими глазами, заменяющими ей фонари, с искрами, сверкающими из ее спины, без страха бродит в темноте, где встречает блуждающие призраки, колдуний, алхимиков, некромантов, вызывателей теней, любовников, мошенников, убийц, серые патрули и все эти темные лары, которые выходят и работают только по ночам. По ее виду кажется, что она знает самые последние новости шабаша и охотно трется о хромую ногу Мефистофеля. Ее серенады под балконом других кошек, ее любовные похождения по крышам, сопровождаемые криками, подобными крикам ребенка, которого душат, придают ей достаточно сатанинский вид, оправдывающий до известной степени отвращение дневных и практических умов, для которых тайны Эреба не имеют никакой привлекательности.
Но какой-нибудь доктор Фауст, в своей келье, заваленной старыми книгами и алхимическими инструментами, всегда предпочтет иметь товарищем кошку. Сам Бодлер был похож на кошку — чувственный, ласковый, с мягкими приемами, с таинственной походкой, полный силы при нежной гибкости, устремляющий на человека и на вещи взгляд, беспокойно светящийся, свободный, властный, который трудно было выдержать, но который без предательства, с верностью привязывался к тем, на кого хоть раз устремила его независимая симпатия.
