Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Арабские лидеры давно предупреждали, что судьба местных евреев будет зависеть от исхода войны с Израилем. «Жизнь миллиона евреев в мусульманских странах будет поставлена под угрозу учреждением еврейского государства», — угрожал один из представителей Египта в 1947 году, а иракский премьер-министр предлагал применить к ним «суровые меры». И вот это случилось. В сирийских газетах писали о замораживании банковских счетов евреев и о требовании правительства предъявить список их активов. Власти ограничили передвижение евреев и перечень разрешенных им профессий; вскоре в их паспорта стали ставить штамп «еврей».
В Египте евреи жили в «постоянной тревоге и страхе», об этом говорилось в докладе израильского МИДа. Власти конфисковали имущество состоятельных семейств; у бедных же еврейских масс были другие заботы, например взрывы в густонаселенных каирских кварталах, сеявшие смерть. По Йемену, Ливии, Марокко прокатились смертоносные погромы. В Багдаде предпринимателя-еврея, обвиненного в государственной измене, вздернули при стечении рукоплещущей толпы.
На одном из митингов Сирийской социал-национальной партии, где присутствовал член этой партии Гамлиэль-Юсеф, выступил популярный партийный лидер Антун Саада, говоривший о коварстве евреев арабского мира.
— Эти люди никогда не испытают чаяний остальной нации, — предостерег Саада толпу, — так как их чаяние — сионизм. Они нас предадут.
Под «нами» Саада имел в виду арабов. Сам он был христианином, но христиане, по мнению арабских националистов, могли быть арабами, в отличие от евреев арабского мира — им в этом было отказано, хотя они были такими же местными уроженцами, как и все остальные.
— Они богатеют за наш счет, и мы обязаны положить этому конец, даже силой, если возникнет необходимость, — заявил Саада. Гамлиэль передал содержание его речи в Центр.
В день начала войны в Палестине толпа разграбила старый квартал Ицхака в Алеппо, в чем он убедился во время своей короткой побывки. Горели еврейские дома и лавки, толпа вопила на улицах: «Палестина — наша земля, евреи — наши собаки!» Один мой знакомый, бывший в то время подростком и живший в Алеппо, рассказывал, что наблюдал сквозь закрытые ставни, как погромщики свалили в кучу и подожгли еврейские молитвенники, молитвенные накидки, коробочки-тфилин. Другой знакомый выскочил босой в окно за секунду до того, как толпа снесла ворота, хлынула во двор и подожгла лачугу его родителей.
Евреи прятались у себя дома или у соседей-мусульман. Когда они выглянули, то убедились, что от их общины остались одни руины. Большинство бежало в следующие год-два в Ливан и в Турцию, воспользовавшись потайными тропами, знакомыми сирийским беженцам уже нашего времени. Последних евреев Алеппо сирийский режим отпустил уже в начале 1990-х годов, закрыв синагогу, которая пребывала в непрерывном использовании дольше любой другой в мире. Так же перестали существовать сотни других общин.
Я побывал в заброшенной синагоге в еврейском квартале Каира — он по сей день носит это название, хотя там не осталось ни одного еврея. Посетил и древний еврейский квартал в марокканском Фесе, тоже оставшийся без евреев, а еще городок в горах Эр-Риф, где о евреях напоминает разве что сохранившаяся традиция красить дома в синий цвет. То же самое случилось с нашими агентами: их новой родиной становился Израиль, а вход в старую им был заказан. В песне «Из-за реки», которую они пели когда-то у костра, был припев: «Вперед, только вперед!» Оптимистические слова! Истина заключалась в другом: в отсутствии пути назад.
Еврейские кварталы Саны, Туниса, Багдада тоже пустели, их жителей гнала прочь исходившая от мусульман нарастающая угроза, но при этом они были окрылены возродившейся мечтой о спасении в Эрец-Исраэль. Тайные израильские агенты, способствовавшие иммиграции, помогали им попадать на борта судов и самолетов, доставлявших их в новое государство. Там росли палаточные городки новых иммигрантов, и идиш уже тонул среди арабских диалектов. Вскоре до наблюдателей стало мало-помалу доходить, что евреи из исламского мира не останутся брызгами восточного колорита на западном полотне, задуманном в Вене Теодором Герцлем. Их оказалось слишком много. Наплыв новичков менял сущность всей затеи. Отражая арабский натиск в 1948 году, сионистские лидеры понимали: либо мы, либо они. Благодаря их хитроумию и твердости победа осталась за нами. Кто же понимал тогда, кто такие эти «мы», кто догадывался, что «мы» окажемся в конце концов ближе к «ним», чем сначала думалось?
Людям, ковавшим еврейское государство на Ближнем Востоке, следовало бы раньше понять, что им могут пригодиться ближневосточные евреи. Тех следовало бы пригласить на роль равноправных партнеров при создании нового общества, но этого сделано не было. Вместо этого к ним снисходили, их теснили на периферию. То была одна из худших ошибок государства, и мы расплачиваемся за нее до сих пор. «Возможно, это не те евреи, чьего появления здесь нам хотелось бы, — проговорился один из чиновников, когда стала очевидна высота накатывавшейся людской волны, — но вряд ли мы можем запретить им приезжать». «Массовый наплыв из исламского мира повлияет на все аспекты жизни в стране», — указывалось в директиве для дипломатов в феврале 1949 года. Сохранение культурного уровня Израиля требовало больше иммигрантов с Запада, «а не только из отсталых стран Леванта».
Репортер ежедневной газеты «Гаарец» Арье Гельблум, командированный в один из лагерей арабоязычных олимов из Северной Африки, написал об их «неспособности воспринять что-либо интеллектуальное», об их «диких первобытных инстинктах». В апреле 1949 года он договорился до того, что «качественно они находятся даже на более низком уровне, чем палестинские арабы». Статья вызвала яростную отповедь иммиграционного агента Эфраима Фридмана, проработавшего несколько лет среди евреев Северной Африки: он назвал репортера «глашатаем расовой ненависти». «Что знает господин Гельблум об ожидании Мессии? — возмущался он. — Видел ли он женщин и детей из пустынных оазисов, которые никогда прежде не видели моря и бросались в глубокие волны, рискуя жизнью, чтобы попасть на лодку?» Пропасть, очевидная в этом противоречии, была и осталась зияющей.
На этих граждан смотрели и смотрят как на сноску к истории Израиля. Например, израильский писатель Амос Элон, набросавший в 1971 году в своей популярной книге «Израильтяне: основатели и сыновья» портрет страны, почти не нашел что сказать о людях из исламского мира. Все и так знали, кто такие израильтяне. В рассказах о самом себе Израиль до сих пор прибегает к европейскому дискурсу: Герцль, кибуцы, Холокост… Но у половины евреев Израиля корни в исламском мире, а не в Европе. Большинство относящихся к другой половине родились уже здесь, а не в Европе.
На израильской улице часто нелегко отличить еврея от араба. Среди преподавателей университета или в корпоративном менеджменте встретишь, скорее, израильтян, чьи дедушки были родом из Польши или из России, тогда как в трущобах, к стыду страны, чаще обитают внуки выходцев из Марокко и Алжира. Но если культура евреев из мира ислама когда-то была маргинальной, то теперь она переместилась в самое сердце жизни страны. В этом столетии Израиль можно как следует разглядеть только через ближневосточную линзу; отчасти именно поэтому людям с Запада становится все труднее его постигнуть. Понять сегодняшний Израиль, пользуясь рассказами о Бен-Гурионе и пионерах, — это почти то же самое, что ориентироваться на сегодняшнем Манхэттене, зная только про Томаса Джефферсона и пилигримов. Чтобы толком объяснить, что это за место, нужен новый нарратив.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
