— Я расскажу вам, вкратце, что входит в мой курс, и, если он покажется вам интересным, подумаю, можно ли вас принять. Это справедливо?
— Абсолют, Дан, — одобрил К. К. Сук. Он погасил сигарету и подвинул стул поближе.
Доктор Барт Манганиз вышел на жаркую площадь той ковыляющей походкой, с которой свиноподобные люди передвигаются по важному делу. Большая часть того, что он скажет О'Холигену, как он это скажет, давление и удар с поворотом были ему очевидны; не отрепетированы, а просто всегда находились на месте. Лето, яркий солнечный день были единственным элементом, который он рад был бы изменить, ибо предпочитал, чтобы грязное дело, которое он называл «ударом по башке», совершалось в середине зимы, когда городская погода определяется леденящим дождем, целый день поливающим из суицидных небес. Его любимым временем суток был ранний вечер, когда невнятный туман скатывается с западных холмов и ядовитым газом сползает на кампус. Зимой «Золотой Запад» темнел примерно к четырем, и редкие фигуры на Центральной площади тихо перемещались сквозь мрак, словно призраки из студенческого прошлого. Влага холодным потом сочилась из стен и струилась из окон. Ректор установил, что в дождливый зимний день сотрудники чаще пребывают в депрессии и потому их легче запугать. Преподаватели факультета искусств, угрюмые и в лучшие времена, становились в плохую зимнюю погоду такими, что готовы были признать и принять что угодно. Удивительная чувствительность! Несмотря на жару, ректора передернуло: ему представилось, что фатальная чувствительность к чему угодно могла бы стать его профессиональной особенностью.
Раздумья ректора прервались у кабинета Дэниела О'Холигена. Стандартная табличка с именем, как на других дверях, отсутствовала. Дэниел расстался с ней после адресованной Административно-хозяйственному комитету официальной докладной записки о том, что он возражает против ее дизайна, цвета и шрифта, равно как и против расположения шурупов и угла скоса краев таблички. Вместо нее на двери красовалась рукописная картонка, на которой скорее всего значилось: «Средневековая литература». Картонка была неправильной формы и довольно грязная. Похоже, она выдержала атаку кавалерии. Над ней был приколот клочок бумаги, возвещающий: «Не горюй, не удивляйся — все прекрасно под луной». Завершающим украшением служил ужасный оттиск из «Книги мучеников» Фокса под названием «Удушение блаженной Агнессы из Пьемонта», явно раскрашенный ребенком! Карандаши были щедро использованы для гневных штрихов, не имеющих явного отношения к страшной сцене, не считая разве что бордового лица блаженной Агнессы, вполне уместного для ее последней конвульсии. Имя и возраст небрежного раскрасчика были обозначены в углу листа: «Винсам Фец, пачти пять лет». Доктор Манганиз дважды стукнул в дверь костяшками пальцев.
— Нельзя, — послышался голос Дэниела.
— О'Холиген, это я, Барт Манганиз.
— Именно поэтому.
— Я все равно вхожу.
— Я занят со студентом.
К. К. Сук вскочил, чтобы выйти, но Дэниел указал ему на стул. Маленький кореец неуверенно замер у двери, и это была его погибель, ибо, ворвавшись в комнату, Барт Манганиз впечатал его дверью в стену.
— Жабье дерьмо! — триумфально воскликнул ректор. — Никакого студента нет!
— О-о! О-оо! Ристос! — раздались из-за двери стоны, сопровождая державшегося за голову К. К. Сука, который прохромал мимо ректора в коридор.
— Что здесь делал Сук? — доктор Манганиз захлопнул дверь и уселся.
— Подавал заявление на мой курс, но кровоизлияние мозга, которое вы только что ему причинили, наверняка завершится его слабоумием, так что придется перевести его на журналистику.
— Или на «Связи с общественностью».
— Вы сказали, доктор Манганиз…
— Я хочу, чтобы вы, доктор О'Холиген, вели этот курс.
— Я? Связи с общественностью?
— Совершенно верно.
— Вы, кажется, утратили чувство реальности, господин ректор. Скоро нам в «Золотом Западе» понадобится психиатрическое отделение. Отличная мысль! Вы, конечно же, будете его заведующим, Нил Перкис — вашим ассистентом, и вы вдвоем проведете терапевтический курс по реабилитации несчастного мистера Сука. А теперь, если не возражаете…
— Сумасшедший дом в кампусе — превосходная идея, — голос ректора накалялся, — но почему ты не задействовал в нем самого себя?
— А что мне там делать?
— После того как ты со своим мотоциклом попал в аварию, — Манганиз откинулся на стуле, чтобы смотреть на Дэниела поверх своего носа сверху вниз, — у администрации сложилось мнение, что у тебя слегка повредился рассудок. Несколько идиотских Дней открытых дверей кряду; нетерпимость к коллегам и их оскорбления; базарное дерьмо, которое ты вечно орешь в коридоре; твоя вчерашняя истерическая отповедь добрым христианам. Кажется, ты и впрямь опасен для общества. Тебя необходимо обезвредить — для твоего же собственного блага, разумеется.
— Я не знал, что оно так вас волнует.
— Меня — нет. Но интересно, что сказал бы психиатр?
— Шизофрения. Ясное дело.
— Не раздражай меня, О'Холиген.
— Почему бы не шизофрения? Хрен редьки не слаще? Вы можете поинтересоваться чьим-нибудь мнением, Барт. Уверен, что любой уважаемый психиатр согласится…
— Я не говорю об уважаемом, и не называй меня Бартом.
— Денис? Натаниэль?
— Не забывай, мой бедный друг, что в этой стране достаточно только квакнуть жалобу, и ты окажешься в Херстонвиль-парке, а ключи можно будет выбросить. Перкис подпишет. Потом и его туда же. Как знать — может, тебе понравится. Будешь читать там вслух другим пациентам. Кому-нибудь из буйных твоя средневековая чепуха наверняка придется по душе.
Дэниел знал, что Манганиз рассчитывает каждое свое слово. Необходимо сохранять спокойствие. Дэниел взял трубку и принялся набирать номер, мурлыкая «Паром через Мерси».
Ректор дотянулся до провода и выдернул его из розетки.
— Послушай ты, ради бога! Раз в жизни подумай, что делаешь. Твоя карьера сейчас полетит к чертям собачьим в куче собачьего дерьма, а ты корчишь из себя умника.
Дэниел взял лежащую перед ним тетрадку, сделал в ней какую-то пометку и поднял взгляд на ректора.
— Вы пришли сюда, чтобы оскорблять меня, лгать или запугивать? Или все сразу?
Ректор вздохнул и посмотрел в окно. Где-то в глубине души О'Холиген ему по-своему нравился. Психованный выродок был единственным человеком в университете, кто не только давал ему отпор, но и сам нападал. Доктор Фарк порой взбрыкивался по тому или иному поводу, а у О'Холигена была позиция, которую он, несмотря ни на что, отстаивал. Это делало переговоры с ним довольно трудным делом. Поэтому ректор решил испробовать другой подход — искреннее беспокойство.
— Дэниел, друг мой, я просто беспокоюсь, что с тобой может что-то случиться.
