Пошёл нудный дождь. Осень опять напомнила о себе. Было слышно, как шуршит он вкрадчиво по стенкам офиса мелкими каплями. Сергею в последнее время приходило на ум слово – наш «сарайчик».
Ветер поднялся, зашумел с подвывами, резко, и звук получался, как скрежет трамвая на поворотах. Серое, обложное небо.
– Это надолго, – подумал Сергей, ощущая дремоту.
Он вспомнил, как на днях ходил в супермаркет. Задирал голову, высматривал на высоченных стеллажах продукты, товары в красивой упаковке, ловил на себе косые взгляды.
Ему было приятно ходить здесь, в дорогом магазине, забитом вкусной, разнообразной едой, шикарными, недоступными напитками со всего света, горами деликатесов. И только расплачиваясь у кассы, он понял, почему так странно смотрели на него окружающие, сторонились вежливо, пропускали, словно боялись запачкаться. Он был в рабочей куртке. Чистой, но рабочей, синей, в таких ходят гастарбайтеры, не спутаешь. Он тогда от такой реакции немного расстроился, поспешил поскорее уйти, противно так засуетился, принизился, даже сам этому удивился.
Вдруг разорались вороны, отогнали сон.
– Разводить белых ворон, сдавать их в зоомагазины. Приходят клиенты в офис, а там в большой клетке – белая ворона. Вот, мол, мы не такие как все. Подготовка такая перед встречей. Символ – сильный. Глупость какая! О чём ты думаешь? – одёрнул себя Сергей. – Ещё один день сгорел на излёте. Друзья, однокашники… никто не звонит. Только жена ежевечерне. И странно – мне этого хватает. Где же вы, прежние друзья? Часть моей сегодняшней схимы. Добровольной, сознательной. И вот я, как сказочный Гулливер, опутанный во сне и обездвиженный множеством ниточек, не могу пошевелиться, лежу на спине, пытаюсь что-то сказать. Я вскрикиваю, но звука нет, и я больно кусаю себя за язык. Просыпаюсь, долго лежу, прислушиваюсь к боли, не шевелясь, словно боюсь проверить, прочно ли держат меня многочисленные ниточки. Почему я не сразу разрываю эти путы? Решительно, одним рывком, а лежу и чего-то жду. Только неспешные мысли лениво бродят в голове. Жаль расставаться с этой иллюзией и хочется её продлить. Потому что как только она исчезнет, навалится одиночество. Так и с друзьями, однокашниками. Я тешу себя убеждением, что это меня держит. Нет! Никак это меня не удерживает и одиночества моего не развеивает… Я спрятался на время от всего этого, можно без суеты обдумать и оценить многое, но не спрятался от себя, а лишь затих и притаился в этой пустыни и сколько неожиданных названий придумал себе, раздумывая над «автопортретом». И так временами благостно, что никто не нужен.
Потом я выйду к людям и начну их оценивать заново. Это не будет злобно, хотя бы потому, что я соскучился по ним и буду ходить между ними, как за границей – по поводу и без повода говорить «сори, сори»!.. Виталий! Ведь совершенно точно не из-за дополнительных пятнадцати тысяч рублей я здесь торчу. Они всё равно не спасают по большому счёту от надвигающегося вновь безденежья, отсутствия работы.
Он долго смотрел на большое фото на стене – сплав через сложный речной порог, на безумном пределе возможностей, на грани смертельного риска. Четвёрка храбрецов и среди них – Виталий. Презрение к опасности? Нет – уважение к ней, как к равному партнёру, к силе, без панибратства, похлопывания по плечу, тщательно готовясь, прорабатывая любую мелочь и возможные риски, чтобы уговорить мысленно себя, реку, отринуть всё второстепенное во имя краткого мига. Иначе будешь наказан. Маленький подвиг… Пример отца, выжившего в ужасе войны. Даже не на публику – её просто нет в такой глухомани, над которой и самолёты не пролетают. На отшибе всякой цивилизации. Так вот – для себя, собственного самоутверждения! С группой таких же одержимых, единомышленников, друзей, ставших родными в один смертельно-опасный миг.
Только теперь Сергей заметил, что один. Марина и Миша ушли. Пальма светила рыжим боком из-под стола напротив. Разлеглась и спала. Он зажёг большую белую свечу, выключил свет.
Он представил себя на месте Виталия. Вот преодолён порог. Есть ли счастье? Или небольшое облегчение, усталость и пустота после большого дела, успешного завершения трудного испытания. Сознательный вызов опасности. В большом городе они подстерегают человека на каждом шагу, и можно миновать их, а здесь сам идёшь им навстречу. И вот – они успешно пройдены, и что? Гордость? Адреналин иссяк. Во рту пересохло. Першит в горле. Наверное, из горла вырывался безумный крик, я оглушил себя этим криком, не слышу ничего, плохо контролирую себя. Только мозг понимает, как пригибает к плоту опасность, и крик – единственная возможность выплеснуть безумие изо всех сил и не сойти с ума, наперекор безумию вокруг, напрягая связки. Но уху не подвластно ощущение, пока нет звука, и оно не слышит сквозь страшный грохот, и разум раздваивается, не складывая в обычную картинку мысли и звуки и начиная сомневаться – был ли этот крик, разорвавший горло, полоснувший по гортани коварно и больно, оставшийся глубоко в сознании…
Там, где пороги выставили навстречу каменные кулаки. И застыл, и словно торчит в горле крик вместе с брызгами ледяной воды. И саднит, болит ободранная плоть, словно вырвал себе гланды. Так обдирают вёслами ладони – кровавых мозолей. И только теперь это понял, а тогда, в запальчивости, был подчинён другим законам и полностью был в их власти, забывая себя, какие-то установки, теперь уже неважные, второстепенные ограничения, условности, нагоняющие скуку и зевоту обычной жизни там, далеко от порогов, в больших, шумных и неопрятных городах.
Сергей прокашлялся. Глотать было больно. Нет! Это всё восторги-страхи дилетанта. От незнания нюансов, неподготовленности.
Пальма вскочила, рванула в коридорчик.
* * *
Пришёл Виталий с пакетами продуктов:
– Арбуз купил. «Девочку» искал долго. Знаешь, такие – с ямкой наверху. Всегда спелые попадались. С тех пор только их ищу. Сезон заканчивается.
– Ты бы позвонил, предупредил. Я бы уже обед погрел.
– Ничего. Мы пока с Пальмой выйдем… письнем-посерим.
– Да. Я сейчас, скоренько. Что назавтра варить на первое? – спросил Сергей из кухоньки, – есть свежие мысли?
– А давай ушицу сварим.
– Для начала надо определиться в терминологии: если мы положим в бульон немного картошки, это будет рыбный суп, а если без нея – уха. Можно даже для экзотики головешку сунуть в кастрюльку, горелую, чтобы с дымком. Осветлим чёрной икоркой, по-купецки. У нас есть такая возможность?
– Давай всё-таки суп.
– Тогда купи мелких карасиков, ещё лучше – пескариков или ершей.
– Где ты сейчас пескарей найдёшь? Ценная стала порода рыбы. Извели.
– Возьми голову форели. Речной обязательно. Может, судака. Окуньков. Два сорта минимум. Сперва один, потом уже на нём варится голова форели. Двойной бульон. В конце осветлим – водочки плеснём грамм сто. Чёрная икра уже, поди, на караты продаётся! Хорошая идея с рыбным супом, – похвалил Сергей – А то у нас всё супы, борщи, харчо, чанахи. Густое и перчёное. Чего-то пронзительно-прозрачного захотелось как, правда! Вот ушица и будет в самый раз! Да ведь завтра – суббота.
