Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 120
Под первыми солнечными лучами на прогалинах острым блеском переливались капельки на высоких, уже пожелтевших стеблях трав по сторонам тропы. Осень выдалась дождливая, но теплая, и осинники, ельники, опушки рощ пестрели бесчисленными головками грибов – рыжими и бурыми. Алела среди блестящих листиков брусника. Тропу пересек свежий след – недавно прошла лосиха с лосенком.
Но в глубине ельника висел вечный полумрак. На хвое стежка потерялась, однако Медвежко уверенно шел вперед, пока не уперся в серый тын с воротцами. С высоких кольев таращились пустоглазые коровьи черепа. Не стучась, гость толкнул левую створку и вошел в тесный дворик.
Старуха хозяйка вышла за порог, услышав шаги. Годы согнули ее, однако и ей приходилось пригибать голову, выбираясь из тесной, вросшей в землю избушки.
– Будь цела, мать! – бодро приветствовал ее Медвежко.
– Хорош ли улов, сынок?
– Не обидел батюшка. На три дня мы с тобой при рыбе. И повялить еще останется. Давай, воды принесу.
Парень сбросил у стены заплечный короб, остро пахнущий рыбой и речной влагой, и взял деревянное ведро. Старуха приходилась ему не матерью, а бабкой, но здесь, в глухом лесу вдали от всех, где они обитали – тут не годится слово «жили», – это было не важно. Двадцать лет они, Князь-Медведь и Бура-баба, составляли друг для друга весь свой род – род стражей между Явью и Навью, не живых и не мертвых. Медвежко и не помнил никаких других родичей, не слышал прежнего, человеческого имени вырастившей его женщины. Зато каждый из них единственный знал другого в лицо: при редких встречах с родом человеческим они представали в личинах.
Он принес воды, старуха налила ее в самолепный горшок и поставила на растопленную печь. Взяв нож и корытце, Князь-Медведь собрался на воздух чистить рыбу, но помедлил, приглядываясь к старухе.
– Что-то ты, мать, невеселая. Спала худо? Чуры за ноги тянули?
– Сон видела.
Бура-баба села за непокрытый стол, такой же старый, как она сама, опустила на него руки. Сквозь морщины проглядывали правильные черты, тонкий нос, когда-то делавшие ее если не красавицей, то очень миловидной женщиной. Широко расставленные голубые глаза выцвели и смотрели сквозь Явь куда-то очень далеко. В каждом ее движении сказывалась привычка никуда не спешить, как у того, чей зримый мир очень узок, а незримый – неоглядно широк.
– Что за сон? – Князь-Медведь остановился у двери с ножом и корытцем в руках. – Нехороший?
– Дочку мою видела… – Старуха вздохнула. Слово «дочку» она произнесла осторожно, будто боялась выдохом разбить что-то хрупкое. – Ельку, вторую, что после твоей матери, уже от Вологора у меня родилась.
– И что с ней? – Князь-Медведь сел прямо на пол у двери.
Обилием утвари тесная избенка похвалиться не могла, да в этом и не нуждалась.
– Ты ведь ее никогда не видел, нет?
Князь-Медведь покачал головой. Он и родную свою мать видел, но не помнил: бабка с трех лет растила его здесь, в лесу, и от родителей в памяти остались очень размытые образы.
– Думаю… померла она, Елька, – выдохнула Бура-баба. – Видела: стоит она в сорочке белой, волосы распущены, по лицу вода течет… А вокруг нее все тени, тени, а между теней – огни. Видела лики парящие, слышала, будто поют – хорошо так поют, ладно.
– Что же поют?
– Не разобрать.
– Ну, что? Как говорится: сорок лет – прости, мой век!
– Ей будто не было еще сорока… – попыталась припомнить Бура-баба.
Она не могла уже сказать ни сколько ей самой, ни когда родились ее дети, ни когда она перебралась сюда, где времени вовсе нет и ходит по кругу, будто колесо на оси, один и тот же год.
– Вот, три мои дочки уже померли, а я все живу, старая… – вздохнула она. – Из восьмерых чад моих одна, выходит, на белом свете задержалась.
– Два раза молоду не быть, а смерти не отбыть. – Князь-Медведь снова встал. – А где она жила?
– Ох, далеко! – Старуха махнула рукой. – Увезли ее в Полянскую землю. Слыхала я, она там княгиней стала. Убегом ушла, да вот помиловала ее судьба…
Князь-Медведь вышел. Здесь, в глуши лесной, они с Бурой-бабой обретались для того, чтобы от лица мира живых служить Нави. По большей части он встречался с людьми в тот миг, когда они переходили с этой стороны на ту, поэтому смерть была для него не просто привычным делом, но почти единственным событием, которое он хорошо знал. Позже Бура-баба скажет, нужно ли им что-то делать, дабы проводить дух умершей. Но если она жила так далеко, то, возможно, ее проводит род мужа.
Бура-баба смотрела вслед Медвежке – в дверной проем, который он оставил открытым, чтобы выходил дым. Она не стала говорить внуку, что именно из-за этой ее второй дочки, Ельки, он сам и оказался здесь еще трехлетним ребенком. Прежний Князь-Медведь внезапно погиб в тот самый день, когда Елька навсегда покинула родные края. Погиб, не дав преемнику времени вырасти и повзрослеть, лишив его детства возле матери, не позволив даже узнать обычной человеческой жизни. У нее, Буры-бабы, в прошлом все же была эта жизнь: человеческое имя – Домолюба Судогостевна, – была семья, родители, два замужества, восемь детей – двое умерших младенцами и шестеро выросших.
Но зачем Медвежке, сыну ее старшей дочери Вояны и прежнего Князя-Медведя, знать о влиянии незнакомой тетки на его долю? Судьбы не переменишь, и ни к чему ему поминать недобрым словом ту, которая теперь совсем ушла с белого света.
Уже двадцать лет бывшая дочь старого плесковского князя Судогостя исполняла должность стражницы между Явью и Навью. Она привыкла провожать духи умерших по верной дороге – через Забыть-реку, чтобы они в свой срок могли найти дорогу назад и вновь родиться среди потомков. Она поняла бы, если бы вторая ее дочь в миг расставания души с белым светом потянулась к ней, попросила о помощи мать – ту, о ком все вспоминают в трудный час, как бы далеко ни забросила судьба. И она подала бы руки своей давно ушедшей дочери, помогла бы пройти по узкой жердочке над Огненной рекой… Оборвав все связи с земным миром, она осталась матерью, в глазах которой на дитяте нет неискупимой вины.
Но дочь ни о чем не просила. Даже не глянула. В белой сорочке и с мокрыми волосами выйдя из каменной чаши, полной воды, повернулась к ней, матери, спиной и медленным, размеренным шагом двинулась прочь. Под ногами ее лежала бело-голубая бездна, впереди мерцали облака. Она не шла в Навь, чтобы слиться с бесчисленными поколениями предков; одинокая, как луна, она удалялась в сияющую голубизной и золотом пустоту. Но позади нее оставался след – мигающая искрами дорожка над бездной.
И чем больше Бура-баба смотрела на эти искры, тем сильнее они разгорались: взрастали в языки пламени, сливались в огненное море; оно все ширилось, грозило обнять весь небосклон, пролиться вниз, на землю…
Бура-баба погасила внутренний взор – так обычный человек закрывает глаза, не желая видеть страшного. Пламя опало.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 120
