Но к залам для завтрака он все еще испытывал отвращение. Однажды он услышал, как посетитель на вопрос кельнера, подать ли ему на завтрак яйцо, с бесстыдной откровенностью ответил, пусть-де кельнер подаст ему три яйца всмятку, ведь, как он выразился, «в прошлую ночь он себя подчистую израсходовал», при этом он хитро подмигнул своей спутнице, и оба громко расхохотались, с тех пор Бенрат заходил в гостиничные залы, где люди завтракали, только в случае острой необходимости. Он именовал это отвращение пережиточной травмой своей психики, относясь теперь в общем-то спокойно к столь тягостным для него некогда вопросам. Но эту травму он лелеял весьма заботливо, она, считал он, воплощает в себе юность, исполненную естественных тайн и страхов, счастливых страхов с точки зрения сегодняшнего дня.
3
Бенрат сел в машину и обстоятельно, словно впервые садился за руль, проделал все необходимые движения, чтобы завести машину. Медленно включился в уже довольно бурный утренний поток, покатил, подгоняемый торопливостью других водителей, проскочил два-три перекрестка, помчался дальше, сам не зная куда, позволял обгонять себя, повернул, не заметив того, вслед за медлительным грузовиком в боковую улицу, двигался по пятам за ним, пока тот внезапно не остановился перед овощной лавкой и люди не начали выгружать из него плоские ящики с помидорами. Бенрат затормозил и выключил мотор. В клинике его заменит доктор Реннерт, частный кабинет можно не открывать, полиция сделает свое дело, а Реннерт, надо полагать, знает лучше, чем он, что нужно для того, чтобы урегулировать во всех инстанциях все, связанное с фактом самоубийства, — от момента обнаружения до похорон. Бенрат собрался продумать краткое объяснение, в котором он опишет, в каком виде нашел Биргу. Это объяснение он перешлет доктору Реннерту или еще лучше адвокату, господину Альвину, например, да, это лучшее решение; разумеется, ему и нужно было сразу позвонить Альвину, он, правда, тщеславен, как петух, но в данном случае более пригоден, чем доктор Реннерт. Не исключено, что вмешается прокуратура, как знать? Брату, главному прокурору Филиппсбурга, Бенрат ничего сообщать не хотел, тот сразу приехал бы, стал бы держать перед ним умные речи, а Бенрату сейчас было не до них. Его брат опаснее, чем целое ведомство. А ведомства, какого бы рода они ни были, пугали Бенрата. Даже простое заявление требовало от него напряжения всех его сил. Вопросы анкет он не понимал. Они написаны, казалось ему, на иностранных языках, не принадлежащих к европейской группе языков. Он учился, нарушая принятый обычай, в одном университете, чувствуя, что не способен справиться с бюрократическими требованиями, которые влечет за собой исключение из одного списка и включение в другой. Приготовления к отъезду, поиски комнаты или квартиры, переезды — обо всем этом он и помыслить не мог, не пожелав себе скорейшей смерти, которая избавит его от всех хлопот.
Когда он наконец обдумал, что ему нужно сделать и как ему следует отнестись к факту Биргиной смерти, он обнаружил, что не способен на какие-либо чувства. Он сидел в машине, а машина стояла в крошечной улочке за зеленым грузовиком, из которого все еще выгружали маленькие ящики, такие плоские, что помидоры сверкали между боковыми дощечками своими тугими красненькими щечками.
Помидоры в это время года? Наверно, с юга. Девушка и женщина укладывали ящики штабелями в глубине лавки. Они делали это так плавно, с такой быстротой и ловкостью — они наклонялись, принимали в руки ящичек, выпрямлялись, укладывали его на растущий штабель так быстро, словно и не требовалось роздыху для их взад-назад снующих рук и тел; на их лицах была написана радость от работы, ни малейшего следа напряжения, ни открытых ртов, ни усталости. Женщина даже успевала испытующе оглядеть каждый ящичек, который получала в дверях, и этим единственным взглядом отыскать среди пяти десятков здоровых помидоров один подпорченный, быстро выхватить из уплывающего вверх ящика гнилой плод и уложить его на стол, где уже выстроились в ряд как вещественное доказательство другие бракованные помидоры, чтобы при расчете с поставщиком вычесть их стоимость; после этого ее руки успевали вовремя вернуться к двери, чтобы пальцами, словно играючи, приказать следующему ящику поторопиться. Двое парней, разгружающих грузовик, едва успевали, шагая от дверей лавки к грузовику, отереть со лба пот рукавом, так загоняли своих поставщиков женщина и девушка.
К торговой операции, здесь происходящей, Бенрат не имел никакого отношения, он мог наблюдать за ней, отделенный от действительности стеклами машины и четырьмя шинами, что одновременно и удерживали его на мостовой и надежно отделяли от нее. В машине он мог укатить на любую улицу города, мог везде наблюдать происходящее со стороны и никому не обязан был давать отчет, если, конечно, точно соблюдал правила движения. Никогда еще не чувствовал себя Бенрат так хорошо в своей машине, как этим утром. Включив мотор, он опять выехал из переулка на Главную улицу. Для этого ему нужна была ровно та доля внимательности, какую он еще сохранял. Вместе с тем он не в силах был предпринять что-либо против оцепенения, которое охватило его при виде Бирги. Он ничего лучшего придумать не мог, как сесть в машину и ехать куда глаза глядят, оставаясь по возможности в потоке транспорта, чтобы те немногие силы, что еще у него оставались, использовать на сцепление, тормоз, переключение скоростей и соблюдение правил уличного движения. Его увлекали сверкающие впереди бамперы, он ехал едва не впритирку к ним, неотступно гнался за ними, преследуя их по разным улицам, словно от того, потеряет он из виду машину с таким бампером или нет, многое зависело, пока, наконец, одна из преследуемых машин так внезапно не свернула на стоянку, что Бенрат заметил это, когда тоже очутился на стоянке. Нечего делать, он стал искать свободное место, побоявшись, как бы кто-нибудь не обратил внимание, что он слишком быстро покинул стоянку. Поэтому он с величайшей осторожностью поставил машину в узенький просвет между другими, выключил мотор, но остался за рулем. Слева и справа от него — спокойное сборище поблескивающих автоморд. Он принялся считать их. Но всякий раз после десятой, одиннадцатой или двенадцатой машины радиаторы начинали сливаться один с другим. Он снова принялся считать и опять дошел только до двенадцатой. В следующий раз только до девятой. У него разболелись глаза, а утренняя головная боль снова забилась под черепной коробкой. Он без определенной цели включил зажигание и выехал задним ходом из ряда, в котором стоял и в котором не мог дольше оставаться, не поддаваясь мучительному желанию еще и еще считать сверкающие радиаторы справа и слева. Как раз когда он маневрировал, на стоянку вкатила огромная спортивная машина и резко затормозила рядом с ним, госпожа Фолькман, кивнув, приветствовала его радостным восклицанием: «Хелло, доктор!» Анна сидела рядом, она сказала:
— Добрый день, господин Бенрат.
Бенрат поздоровался. Они, стало быть, еще ничего не знают. Да и откуда! Госпожа Фолькман пригласила его выпить с ними аперитив. Он отказался. Ну, хоть минуточку поболтаем, вот так, из машины в машину, тоже очень занятно.
Анне уже лучше. Бенрат постарался изобразить на лице вопросительное удивление. Представьте, она жутко отравилась рыбой у своей приятельницы. Но она такая упрямая, никак не заставишь ее обратиться к врачу, хотя она, ее мать, настоятельно советовала ей позвонить доктору Бенрату.
