приказами соответствующих структур НКВД, а не законодательными актами. Эти многочисленные документы сохраняли силу вплоть до 1990-х годов.
Особое внимание уделялось так называемым специальным домам. 25 марта 1932 года за подписями Молотова и Сталина вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП (б) «О постройке домов для специалистов»[277]. В нем указывалось, что «в дополнение ко всем принятым и принимаемым мерам по развертыванию жилищного строительства в городах, кроме развивающегося жилищного строительства в центрах новостроек, для быстрого улучшения жилищного положения специалистов и ученых, инженеров и техников, беспартийных и партийных, работающих в различных предприятиях, учебных заведениях и учреждениях Союза ССР, построить в двухлетний срок, начиная с весны 1932 года, 102 дома с общим числом квартир 11 500».
Одним из первых был построен знаменитый Дом на набережной в Москве. Это был уникальный автономный комплекс в стиле позднего конструктивизма, включавший, помимо 505 квартир (по две на каждом этаже), клуб, кинотеатр, библиотеку, амбулаторию, детский сад и ясли, столовую, парикмахерскую, продовольственный и промтоварный магазины, сберкассу, спортивный зал и механическую прачечную.
Несмотря на комфортабельные по тем временам условия проживания, которым завидовали обитатели коммуналок, жизнь людей здесь подчинялась строгому распорядку. Вахтер в журнале записывал время ухода и прихода жильцов. Гости могли попасть в квартиры только после телефонного звонка с вахты хозяевам. Празднования каких-то событий необходимо было закончить к 23:00, посетителям запрещалось находиться в гостях после этого времени.
В годы массовых репрессий и Большого террора из 2500 жителей Дома на набережной более 800 стали жертвами репрессий. В некоторых квартирах по 5–6 раз менялись постояльцы. Порой квартиры целого подъезда стояли опечатанными: одни жильцы были расстреляны, другие – отправлены в тюрьмы и лагеря, в лучшем случае – выселены на окраины Москвы[278].
Для обычного человека жилая площадь была огромной ценностью. Предоставление дополнительных метров считалось огромной удачей, а получение отдельной квартиры – вообще немыслимым счастьем. Вот только ценой за такое счастье иногда была сама жизнь.
За крышу над головой приходилось платить кабальной привязанностью к месту работы. Речь идет о так называемых ведомственных домах. Такое жилье получило широкое распространение с 1930-х годов. В ходе демуниципализации значительное количество многоквартирных домов было передано в управление некоторым ведомствам и отдельным предприятиям и учреждениям. Размеры жилищного строительства министерствами и ведомствами значительно превышали количество домов, возведенных местными Советами. В этот период ведомственное жилье обычно имело вид бараков или общежитий.
Руководители этих структур быстро смекнули, что жилищный вопрос является хорошим средством закабаления квалифицированных работников. Сотрудники, терявшие связь со своим учреждением, проще говоря – увольнявшиеся, тут же теряли право на жилье и должны были его освободить. Те, кто увольнялся по собственному желанию, еще могли рассчитывать на предоставление другого жилья, а те, кого увольняли, – нет.
В итоге ведомственное жилье, а особенно дома-коммуны, жильцы которых вели общее домашнее хозяйство, стали генераторами трудо-бытовых коллективов. Для членов таких коллективов личная жизнь, семья и работа склеивались в нечто единое целое. Приходя в свой барак или общежитие, человек все равно оставался в кругу своего трудового коллектива и продолжал существовать под его контролем. В общем, как у Высоцкого: «Тут за день так накувыркаешься… Придешь домой – там ты сидишь!».
Многоквартирные дома в 1920–1930-е годы строились в небольшом количестве. Мало того, что они отличались крайне низким качеством, так и квартиры в этих домах нового быта были весьма своеобразными: в них обычно отсутствовали кухни, поскольку все должны были питаться в столовых. Проблему коммуналок они не только не решали, а еще и усугубляли, поскольку семьи в них по-прежнему расселялись покомнатно.
Для большинства граждан наличие жилья является важнейшей необходимостью. Вместе с тем существует небольшая прослойка людей, органически не способных находиться на одном и том же месте. Одни специалисты считают «скитания» своего рода психическим отклонением, другие – крайним проявлением свободолюбия.
В СССР бродяжничество, так же как и тунеядство и попрошайничество, считалось антисоциальным поведением и подавлялось прежде всего силовыми методами. Постановлением ВЦИК и Совнаркома от 26 августа 1929 года «О мероприятиях по ликвидации нищенства и беспризорности взрослых»[279] были установлены меры, направленные на перевоспитание бродяг и попрошаек. Их отлавливали и распределяли по категориям. Затем решался вопрос об их дальнейшем устройстве: направлении на работу, учебу, в социальные учреждения для нетрудоспособных или по прежнему месту жительства. Родственники безработных были обязаны содержать их.
Для тех, кто сопротивлялся, были созданы учреждения и трудовые сельскохозяйственные колонии. Эта деятельность в основном была поручена Народному комиссариату внутренних дел.
Таким образом, и те, кто рвался заполучить достойное жилье, и те, кто бежал от него, оказались под плотным контролем государства. Власти сумели взять под контроль возможность передвижения и выбор места жительства. Заработать квартиру было невозможно. Стать большим начальником или героем мирного или ратного труда было не только малореально, но и опасно. Распределение квартир осуществлялось в зависимости от заслуг фактически произвольно, поскольку системных законодательных актов, регулирующих распределение жилья, в те поры не было. Не было ни очередников, ни первоочередников, ни внеочередников – они появились чуть позже.
Квартиру можно было получить только за лояльное поведение по отношению к непосредственному начальству и властям вообще. Для этого необходимо было проявлять общественную и политическую активность, горячо и публично поддерживать все решения партии и правительства. Можно было еще написать донос на своего соседа по коммуналке, надеясь получить освободившуюся после него комнату. Трудно сказать, насколько широко было распространено это явление, но примеры точно были. Впрочем, все эти потуги получение желаемого жилья не гарантировали.
Безусловно, такие обстоятельства, в которых находилось большинство горожан, несли в себе мощный воспитательный эффект.
Люди отучались жить в условиях свободы и с радостью перекладывали ответственность за свою жизнь на начальство, осознавая свою беспомощность. Механизмы власти оставались для них тайной за семью печатями, а управленческих институций они боялись. Оставалось только ждать приказов свыше и исполнять их. Не все люди, конечно, но большинство, оценивая ситуацию, не рисковало выделяться из общей массы.
Поэтому вряд ли можно говорить о воспитании нового советского человека. Скорее речь шла о стремлении опереться на крайне консервативную крестьянскую психологию, тем более что большинство рабочих и мещан еще очень недалеко ушли от крестьянской культуры.
Воспитание трудом
Со времен Чарльза Дарвина[280] труд считается мощным воспитательным средством, способным даже обезьяну превратить в человека. Правда, никто не заставлял обезьяну взять в руки палку и превратить ее в орудие производства. Скорее всего, ей пришлось это сделать самостоятельно ради выживания в сложившихся жизненных обстоятельствах.
Марксистско-ленинское учение предполагало воспитание нового человека с использованием исключительно принудительного труда. Придя к власти, большевики первым делом ввели трудовую повинность, закрепив ее в принятой в январе 1918 года Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа
