дороги!..
Знакомый голос. Ашша-Ри.
Они поравнялись с нептицей, два рогача, чёрный и пегий, молодой. Скакали, едва не касаясь крыльев.
Человек — всё лицо в крови — теснил нептицу, и она свернула с удобного вытоптанного тракта.
— Взять его, может? Быстрее будет!
Ашша-Ри привстала, обернулась.
— Нет! Нельзя, нагонят… Веди зверя, ты, знающий мать!.. Куда смотришь, или твои глаза перестали видеть?
Нептице пришлось бежать по чахлому сухому кустарнику, и она не была рада. Пыталась свернуть, прыгала, поджимая лапы. Хилые ветви легко ломались, цеплялись за перья. Рогачи фыркали и храпели, отворачивая морды, когда нептица оказывалась слишком близко.
Впереди стояла роща, полупрозрачная, реденькая. В пору зелёной листвы ещё можно укрыться, но сейчас даже детям тропы не отыскать убежища в такой. Нептица не хотела туда, рванулась, пытаясь уйти в сторону.
— Куда? — воскликнула Ашша-Ри.
Сложенная верёвка свистнула в воздухе, опустилась на белые перья. Нептица вскрикнула и помчалась вперёд, уже не пытаясь свернуть.
Шогол-Ву закрыл глаза, а когда открыл, роща была вокруг. Не роща — упокоище, вот почему деревья росли так редко.
Люди хоронили своих мертвецов, принося саженец, если только смерть выпадала не на холодную пору. Корнем в земле, где спят кости, головой наверху, ближе к ушам богов. Поговаривали, деревья могут доносить слова ушедших, если умеешь слышать.
Упокоища ставили у воды и начинали с храма. Только здесь пятеро, каменные и строгие, собирались в круг. Крыша непременно с дырой, чтобы Двуликий и Одноглазый могли смотреть с холма. Воду подводили, чтобы обмывала стопы Четырёхногого. Мертвеца оставляли богам на день, потому стены и двери были прочны, не допускали зверей, и Пятикрылый обходился окном в крыше.
— Ну, богов оскорбили, мертвяков оскорбили, людей… — проворчал человек. — Веришь, сюда не сунутся? Чего они нас не догнали ещё?..
— Должен радоваться, что не догнали… Вижу храм! Туда!..
Люди приходили в это место, лишь когда умирал один из них. Тогда собирались, несли тело. Разодетые, целая процессия. Могли повидать своих мертвецов, посадить деревья на могилах тех, кто ушёл в пору стылой земли. В другое время не совались, чтобы зря не тревожить покой усопших. Верили, что душа может сойти с холма — в этом месте границы тонки, — услышав живой голос. А потом не вернётся, так и будет бродить и плакать, пока боги не спустятся за новым мертвецом.
В прежние времена долго не думали и того, кто забредал на упокоище зря, отправляли к ушам богов. Сейчас было не так строго. Может даже, стражники придут за беглецами. А может, побоятся.
Рогачи остановились у храма. Нептица, тяжело дыша, села и тут же встала — её седок съехал по спине, и связанные руки сдавили шею зверя.
Ашша-Ри спешилась, достала нож и перерезала верёвки. Шогол-Ву стоял на коленях, держась за белый бок, уткнувшись лбом в перья. Он хотел подняться, но боялся, что упадёт.
— Ты жалок, — сказала охотница. — Больше я ничего тебе не должна. Может, убью, если встречу ещё раз. Надейся, что не встречу.
Спрятав нож, она взобралась на спину рогача.
— Я возвращаюсь к племени. Расскажу, что Свартин, эта людская падаль, издох. Что боги покарали его за нарушенную клятву. Что они покарали весь людской род, и их мертвецы не знают покоя. А ты, порченый… зачем ты его освободил? Боги послали ему жизнь хуже смерти, и пусть бы мучился!
Шогол-Ву поднял голову.
— Я не убивал.
— Ты лжёшь! Его отправил к ушам богов нож — твой нож, так сказали люди, а я слышала. Здесь наши тропы расходятся. Я не стану ждать, пока нас нагонят.
— Да будут боги добры к тебе, Ашша-Ри.
— Не благодари меня, ты… И желать вам удачи я не стану!
Охотница развернулась, хлестнула рогача. Тот, горячий, полетел стрелой, стрела стала чёрной точкой, а точка растаяла. Стало тихо, слышно только, как тяжело дышит нептица и как сопит пегий рогач.
— Да-а, отделали тебя, — присвистнул человек. — И зачем ты мне такой нужен? Дальше я и сам справлюсь.
Он огляделся и снял с рогача сумку. Почесал обросшую щёку, покрытую засохшей уже кровяной коркой.
— Ну, чего застыл? Стоять можешь? Вот поднимайся — и в храм. Да живо, пока я не передумал! А то ведь за нами и прийти могут, а я, знаешь, попадаться не желаю. Не теперь, когда пятьдесят раковин почти в кармане.
Дверь медленно открылась, высокая, тяжёлая. Круглое окно давало мало света. В сумраке храма пятеро глядели на вошедших, и каменные лица их были суровы.
Вода наполняла каменный желоб, чтобы Четырёхногий мог омыть стопы. Рядом стояла жаровня, и хворост кто-то припас и оставил рядом. Было и масло для фонарей Двуликого и Одноглазого.
— Вы уж простите, — сказал человек, склоняя голову, — только мы без мертвеца. Но не тревожьтесь, вам их ещё принесут. Четверых точно, а может, и самого Свартина. Мы сейчас, мертвецы потом — ну как, по рукам?
Боги промолчали.
— Мы ненадолго, — добавил человек и дёрнул рогача за повод. — Но, но, пошёл! Нечего торчать снаружи!
Зверь не сразу, но послушал. Зашёл боязливо, гулко цокая копытами по каменным плитам.
— Тварь свою веди и сам заходи, слышишь? Если мимо проедут, чтоб не заметили. Так, может, не сунутся, а разглядят кого — другой разговор. Да ты уснул там, что ли?
Шогол-Ву медленно вошёл, держа руку на спине нептицы. Огляделся.
Он не знал, можно ли верить тому, что говорят про людские упокоища. Запятнанные не чтили своих могил — они приходили на свет у исполинов Косматого хребта и засыпали под их корнями, и новые дети племени рождались тут же, и ходили тут же, и жгли костры, и зачинали других детей, и умирали, когда приходил срок. И ни одна душа не оказалась так слаба, чтобы упасть с холма.
Но всё-таки старшие обходили упокоища стороной. Не верили, насмехались, но близко не подходили, даже чтобы собрать хворост. Здесь жили их боги — те, что приняли и людское племя, и детей тропы, и детей леса, и всем позволили жить по своему разумению. Люди не пугали, но что скажут боги?
А в круглом окне потемнело, хотя Двуликому не время было уходить. Он должен был только подходить к макушке холма, как раз над храмом — но белый холм стал серым.
Человек, проследив за взглядом спутника, тоже поднял голову.
— Чего стоишь с мрачной рожей? — спросил он. — Во, видел, боги на нашей стороне. Снега насыплют, укроют след, если где остался.
— Мы не можем остаться надолго. Если выпадет снег, плохо. Будет видно…
— Ой, много ты понимаешь
