— А как справилась ты?
— Не знаю. Никак, — покачала она головой. — Я словно отключилась, вылетела из своего тела, отделилась от того, что со мной происходит, словно это происходит не со мной. Моя психиатр сказала, что это очень действенный способ. И потом я переживала не столько за себя, сколько за отца. Мне даже казалось, если бы он не знал, мне, наверное, было бы легче. Может, поэтому я избегаю отношений. Я боюсь сделать больно не себе, а тому, кто рядом. Лишь один мужчина был мне столь же дорог, как отец, и, наверное, как ты сейчас. Но у нас с ним были совсем другие отношения, и его уже нет в живых.
Наварский покачал головой.
— Спасибо, что поделилась. — Он завёл машину. — Куда тебя отвезти?
— Куда-нибудь, где есть мост, вода и голуби. Мост — это место моей силы.
— Почему?
— Не знаю, просто люблю мосты.
— А голуби?
— Они вкусные, — ответила она и засмеялась. — Я шучу. Я знаю, многие их не любят, считают заразными, глупыми и бесполезными. Их даже называют летающими крысами. Но голуби скорее относятся к птицам-жертвам. Они входят в рацион ворон, чаек и прочих пернатых хищников. Это практически единственные птицы, которые близко подпускаю к себе человека и за ними можно наблюдать, но платят очень высокую цену за жизнь в городе и легкодоступный корм — отходы не лучшая еда для них. А ещё они очень сообразительные и дружелюбные — разве этого недостаточно, чтобы их любить?
— Более чем, — улыбнулся Игорь.
Он помнил, что есть в Петербурге такое место — Семимостье. Говорят, там можно загадывать желания, и там точно много голубей. А местом силы, где у человека словно вырастают крылья, считается один из тех семи мостов — Пикалов.
К нему они и приехали.
Хотя и выглядела Света сегодня получше, этой хрупкой девочке точно нужны были силы.
— Неправда! Отрекаются любя, — читала она, стоя между гранитных обелисков с резными цоколями, золочёными шишками наверший и белыми шарами фонарей.
Глава 37
Неправда! Отрекаются любя.
Спасаясь от чужого равнодушья.
В попытках не терять себя,
И не тревожить больше чью-то душу,
Неправда! Отрекаются любя.
Устав от бесконечных споров,
В правоте чужого " я",
Неся с собою чемодан укоров.
Неправда. Отрекаются любя.
Вытаскивая из сердец занозы,
Угрюмые любители дождя,
В котором так удобно прятать слезы.
Конечно, отрекаются любя.
Бокал вина и сигарета в кресле...
Правда, чтобы изменить, себя
Распять придётся, чтоб потом воскреснуть.*
________
*Надежда Чернявская
Исколотые вены, заботливо перевязанные бинтами.
Хрупкая фигурка, совсем истончившаяся за эти дни.
И такой сильный, вынимающий душу голос.
Вынимающий, полощущий её в каком-то живительном растворе и возвращающий обратно.
И, может, конечно, всё дело в мосте, но Игорю казалось, он черпал силы в этом голосе.
Мелодичном и чистом, как музыка ветра.
— Прости, что соврала про Сестрорецк, — сказала Света.
— Ничего, — ответил Игорь. — Я бы тоже, наверное, не сказал. Жалость — не самое приятное чувство, особенно когда с ней относятся к тебе. А уж когда носятся, как со стеклянной вазой, боясь не то сказать, не то сделать, и ходят на цыпочках, и смотрят больными глазами, словно ты уже не человек, а так… Я понимаю.
— Спасибо за цветы и подарки, — развернулась к нему Света.
Наварский хотел скрыть, что это он, но что уже. Да и трудно было не догадаться.
— Не за что, — ответил Игорь. — Надеюсь, они тебя порадовали.
— Очень. Я скучала, — погладила она его по лацкану пиджака и ткнулась лбом в плечо.
— Я тоже, — погладил он её по спине.
— Я думала, мы больше никогда не увидимся. Никогда-никогда.
— И я, — вздохнул Наварский.
Словно вся его жизнь сейчас была под прицелом камер и самых злых, беспощадных критиков, которым он постоянно должен доказывать своё право на чувства, кроме любви к жене, он прям слышал, как сейчас они зашипели: «Ага, обнимаешь её. Какое же это платоническое!».
И пусть никто его не понял, да и не пытался понять — ни друг, ни жена, ни все те люди, которым всё время приходится что-то объяснять и доказывать, просто потому, что у них такого не было, в их картину мира не вписывается, значит, не может быть ни у кого, плевать — он её обнял.
И это были самые чистые, самые добрые, самые бережные и самые целомудренные объятия, какие только могли быть.
Он так чувствовал, они были, его чувства: глубокая близость, теплота, принятие, поддержка, хотя, по мнению некоторых, не имели права на существование. Да пошли вы все!
— Ты умираешь? — спросил он тихо.
— Помнишь, я сказала, что моя жизнь похожа на плохую выдумку? Дочь неизвестного художника, рано умершая мать, изнасилование, самоубийство отца — уже этого достаточно для дешёвой мелодрамы. Слишком трагично, слишком скверно, слишком пошло даже для выдумки, а уж для жизни и подавно. Но, да, ещё не всё. У меня рак. Меланома, особо агрессивная из-за моих особенностей — избытка жёлтого пигмента феомеланина.
— Сколько? — спросил Наварский. Он знал, что меланома и правда чертовски злокачественная дрянь. — Сколько тебе осталось?
— Полгода по самым оптимистичным прогнозам.
Так вот почему она сказала, что его нет в её будущем. Что она хотела, чтобы это всего лишь продлилось чуть-чуть дольше. Теперь Игорь знал на сколько — всего на полгода.
Почему жила так