на следующий день Игорю не надо было лететь в Москву, он бы, конечно, так и сделал, вырвался с работы, чтобы навестить Свету, и, конечно, поговорил бы с врачом. Но он не мог отменить поездку с массой важных встреч, собраний, заседаний с членами правления, топ-менеджерами и руководителями других отделений. Не мог подвести столько людей.
Он был так загружен всем произошедшим, что даже забыл в гостинице телефон, чего с ним в принципе никогда не случалось.
Купил в Москве новую симку, какой-то не самый дорогой аппарат и написал по одному из трёх номеров, что помнил наизусть. Он помнил номер жены, номер Сокола и номер своего первого телефона, купленного так давно, когда и симок, кажется, не было, номер давали вместе с телефоном, и, к счастью, этот номер достался дочери:
«Медвежонок, это мой новый номер. Если что, звоните на него. Папа».
Он умышленно написал «звониТЕ», но Вероника из всей семьи звонила ему одна.
Одна держала его на плаву, каждый день делилась последними новостями, рассказывала о маме и Ане, веселила рассказами про Финика и радовала своим бодрым голоском.
Услышать от жены: «Позвони хотя бы ребёнку» он ожидал меньше всего.
Впрочем, это было так же несправедливо, как и всё остальное, что она ему наговорила.
Поездка растянулась на неделю. Наварский прилетел два часа назад. Успел только принять душ, переодеться, узнать в агентстве, где будет Света и приехал. О её самочувствии и о том, что её выписали, он знал от медсестры отделения.
— Девушка, пожалуйста, — уговаривал он по телефону. — Как вас зовут?
— Вера, — ответила та нехотя.
— Вера. Какое замечательное имя. Вера, скажите, её навещает кто-нибудь? Ей что-нибудь нужно? У неё есть всё необходимое? Я не могу сейчас приехать, не могу сам привезти передачку, но мне важно знать, как она и что я могу сделать…
Игорь был поражён, что Свету ни разу никто не навестил, даже с работы, а ведь у неё, кажется, была «подруга», что так много о ней знала. Когда к человеку никто не приходит в больницу, когда некому принести бутылку воды или тёплую кофту... у него не было слов.
Глава 36
Он хотел даже отправить Соколова (тем более тот знал, куда ехать, нашёл, когда хотел поговорить), но в итоге перевёл денег Вере, и та купила каких-то приятных мелочей: цветы, фрукты, конфеты, тёплые носки, блокнот с карандашом (медсестре было виднее, Света не первый раз там лежала).
Но разговор о её диагнозе Наварский считал нетелефонным.
И, прежде чем предметно говорить с врачом, хотел услышать ответы от Светланы.
Вчера поздно вечером в Москве, когда, наконец, все основные мероприятия были закончены, остались лишь пара дежурных встреч, назначенных на утро, Наварский спустился в интернет-центр отеля и просидел там несколько часов. Он искал картины Светиного отца. И уже думал, что его поиски так и не закончатся успехом, когда вдруг вспомнил фамилии на входной двери её коммуналки.
Он поочерёдно вводил «Груздев», «Сиамский», «Мозер». И на «Мозер» ему повезло.
Как он сразу не сообразил, что её отец может быть не Огнёв и не Огнев.
И, конечно, понял, о чём говорил Сокол, едва увидел картину «Одна ночь с королём».
Растерзанное тело девочки, забившейся в угол комнаты, всё в ссадинах и кровоподтёках, едва прикрытое какой-то тряпкой — и был основной сюжет картины. И девочкой этой была Света.
Её боль. Её горе. Её отчаяние. Её тело, над которым беспощадно надругались.
Игорь не хотел делать поспешные выводы. Он до хруста сжал кулаки. До боли стиснул зубы. Это невозможно видеть даже на картине, особенно отцу двух девчонок, да любому нормальному человеку. Как пережить такое — он не представлял. А как такое можно рисовать — у него не укладывалось в голове.
И всё же он хотел знать, кто это сделал.
Этот вопрос он и задал Свете в машине.
— Я просто хочу понять, — сказал он и добавил: — Конечно, ты можешь не отвечать.
— Я отвечу. Это нетрудно, — покачала она головой, не опустив глаза. — Нет, конечно, это был не отец. Соседи сдали комнату мужчине, ничего не спросив, ничего не проверив, а он оказался педофилом, недавно вышедшим из тюрьмы. Обычный мужик, не молодой, не старый, тихий, доброжелательный, ничем не примечательный. Где-то он, конечно, работал. В свободное время мастерил что-то из дерева, даже делал отцу подрамники. Я совсем его не боялась. Да никто его не боялся. Пока однажды он не сделал со мной то, что сделал. Избил и жестоко изнасиловал. Это был обычный день. Отец куда-то совсем ненадолго отлучился. А когда пришёл, нашёл меня в одной из наших комнат в углу в таком виде.
— Но зачем он это нарисовал? — выдохнул Игорь.
— Каждый справляется с потрясением как может. Кто-то молчит и старается забыть. Кто-то рассказывает о себе в сети. Кто-то пишет книгу. Кто-то идёт к психологу. Но мой отец был художником с фотографической памятью. Он выплеснул свою боль на холст. Не для того, чтобы продать. Для того, чтобы справиться. Это был его способ терапии, его попытка принять случившееся и не винить себя.
— У него не получилось? — хрустнул пальцами Наварский.
— Нет, — ответила Света. — Он повесился не из-за творческого кризиса, не от отчаяния, безденежья и прочих мук творчества, как все решили. Он повесился, потому что так и не смог себя простить за то, что не сберёг, не защитил, и ничем не смог мне помочь. Как не смог помочь маме. Она умерла, когда я была очень маленькой. Он не выдержал. Когда эту картину купили, это надломило его ещё больше. Он написал вторую с похожим сюжетом, словно не хотел верить, что это не случайность, а закономерность. И её купили за ещё большие деньги. А чего только о нём ни писали, — она покачала головой. — Люди злы. Люди глупы. Люди безжалостны.
