же чекисты особой прыти проявлять не спешили. Они молча переглянулись и затрусили в сторону входной двери, громко загрохотали сапогами по парадной лестнице и вывалились на улицу. Тут они еще раз переглянулись и, встав поближе к стене дома, не торопясь свернули цигарки и закурили.
Оставшись в квартире один, уполномоченный еще раз взглянул на портсигар. «Незатейливое же, однако, место нашел банкир Борштейн, упокой господи его душу», — подумал он. Решетов повертел массивную безделушку в руках и нажал на торчащий сбоку рычажок. Щелкнул замок, откинулась снабженная пружиной крышка, и на пол упали несколько сложенных вчетверо листков бумаги. Решетов торопливо поднял их, подошел к окну, через которое сочился бледноватый свет, поочередно развернул найденные бумажки и быстро пробежал их глазами.
«Все-таки есть бог на небесах! — сказал он вслух, закатив глаза к потолку. — Точно есть! Что бы там ни говорили товарищи большевики о научном атеизме».
Решетов сложил бумаги, засунул их обратно в портсигар, придирчиво огляделся вокруг, снял с вешалки свой полушубок, шапку-кубанку и двинулся к выходу. По дороге взгляд его задержался на валяющейся на полу картине в массивной бронзовой раме, видимо, той самой, за которой был спрятан портсигар. На изорванном холсте была нарисована какая-то городская площадь, окруженная с трех сторон монументальными зданиями.
Когда чекисты вместе с запыхавшимся Савкиным, который, в отличие от остальных чекистов, успел оббегать все окрестные дворы — по большей частью проходные, вернулись с пустыми руками в квартиру, их начальника там уже не было. Он в это время быстро шагал по практически пустынным, несмотря на дневное время, петроградским улицам. Навстречу изредка попадались патрули, состоящие из четырех-пяти солдат или матросов под командованием каких-то странных личностей в полувоенной одежде. Решетов шел уверенно, посматривая на патрульных строгим взором, а не пробирался неуклюжими перебежками вдоль стен домов, как это делали жители города, которых необходимость выгнала на улицу, тем более что в его кармане имелись документы, и не абы какие, а самые что ни на есть серьезные — из петроградского ЧК. Потому патрули его и не трогали, ибо получившие волей случая власть и оружие люди нутром чувствуют того, с кем лучше не связываться.
Пройдя по Караванной, Решетов пересек Фонтанку, свернул на Литейный и вскоре оказался у моста через Неву. Здесь, прямо посреди моста располагался пост с пулеметом, где останавливали всех подряд без разбору. На мост уполномоченный не пошел; он свернул на набережную, дошагал до спуска к воде и по льду пробрался под арки, поддерживающие пролеты моста. По обледенелой лесенке Решетов залез в небольшое помещение рядом с разводным механизмом, обустроенное для дежурившего здесь механика.
В давно не топленой каморке было холодно и темно. Уполномоченный чиркнул спичкой и зажег стоящую на железном столике лампу, осветившую металлические стены и стол желтоватым светом. На столе красовалась недопитая бутылка с денатуратом, две кружки и жестяная миска с ошметками вяленой рыбы. Рядом со столом примостился на табуретке единственный участник этого пиршества — окоченевший на морозе труп средних лет мужчины. Мертвец сидел в одном исподнем, привалившись к железной стене, с выпученными глазами и посиневшим лицом.
Не обращая ни малейшего внимания на труп, Решетов подошел к стоящей у стены койке и, встав на колени, вытащил из-под нее узел с вещами. Потом так же равнодушно снял с себя полушубок, галифе и бросил их на кровать, затем накинул свой френч на плечи покойника и стал одеваться в припрятанную под койкой одежду.
Перед тем как уйти, уполномоченный забрал со стола вторую кружку и сунул в карман висевшего на плечах покойника френча свой мандат. «Ну вот и все, — пробормотал он. — Нет больше товарища Решетова. Отравился денатуратом — обычное дело… Впрочем, до начала навигации его здесь вряд ли найдут».
Через полчаса на другой берег замерзшей Невы прямо напротив Финляндского вокзала вышел долговязый путевой обходчик в форменной фуражке и с жестяным фонарем в руках. Пройдясь по полупустому перрону, железнодорожник сел в пригородный поезд, следующий до Белоострова — последней станции перед финской границей. Однако до конечной остановки он не доехал, выйдя на безлюдную платформу станции Курорт.
Это был Арон Симанович, бывший секретарь Распутина, выдававший себя за чекиста Решетова, а теперь, чтобы благополучно улизнуть из страны победившей революции, вырядившийся путевым обходчиком. С чекистскими документами Симановичу помог князь Андронников, некогда познакомивший его с Распутиным, а ныне каким-то непостижимым образом получивший должность начальника Кронштадтской чрезвычайной комиссии.
Едва дождавшийся, пока отойдет поезд, Симанович сразу же спрыгнул с платформы на пути и стал озабоченно рассматривать рельсы, изредка постукивая по ним гаечным ключом с длинной ручкой. Стоящие около станционного здания солдаты, кутавшиеся в шинели и приплясывающие на морозе, тут же потеряли к нему интерес.
Вечером, когда стемнело, бывший распутинский секретарь уже не в железнодорожной форме, а в добротном пальто с бобровым воротником и в бобровой же шапке шагал по льду Финского залива, вглядываясь в очертания побережья. Где-то там, за темной стеной сосен осталась позади ставшая теперь пограничной река Сестра.
Сувенир из прошлого
Когда Викентий Львович Хайзаров на вопрос Волгина о том, как к нему попал портсигар, ответил, что приобрел его в парижской антикварной лавке, он сказал чистую правду. Тогда еще будущий Арбитр не мог даже предположить, что крохотный магазинчик старика-антиквара на Монмартре, куда он, гуляя по французской столице, случайно заглянул, перевернет всю его жизнь. Да что там его жизнь?! Этот визит — как бы ни высокопарно это звучало — так или иначе повлиял на судьбу многих людей, находящихся если не по всему миру, то уж точно по обе стороны Атлантического океана: от восточного побережья Америки до далекой России.
Викентий родился в Москве в семье музыкантов, однако большую часть сознательной жизни прожил в Нью-Йорке, перебравшись туда вместе с семьей в рядах третьей волны эмиграции. О своей далекой родине Хайзаров сохранил довольно-таки смутные воспоминания: панельная пятиэтажка в районе новостроек, музыкальная школа, темно-синяя форма, пионерские линейки — все это было как бы снаружи, как некие декорации, за которыми скрывалась другая жизнь, в то время как в той самой реальной жизни были разговоры полушепотом на кухне, потом израильский вызов, документы, ОВИР, самолет, аэропорт в Вене. В итоге среднюю школу бывший советский пионер Викентий Хайзаров
