Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Обидовский Киевского полковника К. Мокиевского «трохи шпагою не пробыл», когда тот в его присутствии оскорбил гетмана. Мокиевский в ответ «порывался до шабле»[649].
Почему все-таки поединки не были распространены в Украинском гетманстве, элита которого считала себя «людьми рыцарскими»? Можно вспомнить, что третья редакция (1588 г.) Литовского статута запрещала поединки, регламентируя наказание в зависимости от его исхода[650]. Правда, именно эта редакция статута на территории Украинского гетманства не работала. Но, возможно, тут в силу вступали традиции военного общества, запрещавшего дуэли в военное время.
Другое дело – герцы, поединки отчаянных смельчаков накануне битвы. Традиция, явно восходящая ко временам былинных богатырей. Например, Нежинский полковник и наказной гетман Северский Иван Золоторенко погиб на герцах осенью 1655 г. под Быховым (Белоруссия). Герцы происходили практически перед каждым крупным сражением казаков с поляками.
Можно еще отметить, что в Украине было широко распространено понятие права, завоеванного саблей. Тут ярким примером служит знаменитая «дума» Ивана Мазепы, в которой есть такие слова: «Нехай вѣчна будет слава, же през шабли маем право!»[651] Старшина неоднократно подчеркивала в разговорах с русскими воеводами, что их «не на саблю взяли», но они добровольно присягнули царю – с условием, что тот будет исполнять взятые им обязательства.
Согласно легенде, польский король Владислав IV накануне восстания намекнул оскорбленному поляками Богдану Хмельницкому на возможность решить его вопрос силой: «Ты казак, и у тебя есть сабля». Гетман Иван Выговский заявлял полякам: «Куда казацкая сабля дотянулась, там и казацкая власть быть должна»[652]. В том же духе высказывался и гетман Многогрешный, заявив, что великий государь «преславный город Киев и все малороссийские городы не саблею взял», поддались они царю добровольно[653].
Чувственность и сильные страсти проявлялись во многих сферах Украинского гетманства. Не обходилось и без греха. В ревностно-православном украинском обществе, разумеется, никто не был ангелом. Замечательную систематизацию грехов своего общества составил Иннокентий Гизель – который как архимандрит Киево-Печерской Лавры и ректор Киево-Могилянской академии, разумеется, за свой век прослушал не одну тысячу исповедей. Среди прочего он упоминает «обрученных, обнаруживающих нетерпение»[654]. То, что молодые люди в Украинском гетманстве позволяли себе известную близость, не дождавшись венчания, сомнений не вызывает. Документы сохранили яркие примеры таких историй.
В Генеральной канцелярии рассматривалось судебное дело об убийстве младенца. Обвиняемая рассказала, что ее муж перед их свадьбой два года «женихався». Как-то в этот период, перед Рождеством, он пришел домой, где жила девушка. Дома не было ее матери и брата. «Я, любячи его, и взявши горілки в дому своем, якая от гостей зосталася, з ним Василем, напившися и пошовши в хлев, учинила з ним на погребі гріх». Когда открылась беременность, они повенчались «и весіля стали отправляти». Но опасаясь осуждения, молодой избил жену, отчего у той случился выкидыш[655].
Нравы были достаточно свободными. Мы видели, что даже Богдан Хмельницкий сначала «отпраздновал свадьбу» с Е. Чаплинской и только через полгода после этого обвенчался с ней. Судебные дела начала XVIII века пестрят случаями, когда хлопец обещал жениться, гулял с девушкой, а когда обнаруживалась беременность – сбегал. Гуляние, не брезговавшее горилкой, было достаточно распространено и среди горожан, и среди казаков (Оришка, выпив несколько чарок горилки, согрешила»). Многие заканчивались удачно, свадьбой[656].
Скорее всего, в обществе осуждали не столько саму раннюю связь, сколько внебрачного ребенка. Замечу, при этом, что в украинском обществе времен Гетманства убийство матерью незаконнорожденного ребенка считалось не преступлением, а грехом, за который священники наказывали не особо строго[657]. Бытовали средства «на нерождение плода или на извержение»[658]. Ну и не было украинское общество лишено представительниц древнейшей профессии[659]. «Блудницы», по свидетельству И. Гизеля, проживали при корчмах, владельцы которых «тщатся или попущают, дабы блудницы при них жили и гостем их служили, дабы тако множае гостей чрез их прелесть прибавляли»[660].
Что касается брака, то в нем инициатива, исходившая от женщины, была нередким случаем. Например, Боплан утверждал, что «в противоположность общепринятым у всех народов обычаям, здесь можно увидеть, как девушки сами ухаживают за молодыми людьми, которые им понравились». Он рассказывал историю, как девушки приходят в дом к молодому человеку и в присутствии его родителей «покорно просят тебя взять меня в жены». К тому же Боплан утверждал, что отказать девушке считалось дурной приметой и поэтому ей чаще всего сопутствовала удача[661].
Исследователь запорожской старины Д. Эварницкий писал, что у запорожцев была такая традиция: осужденный на смертную казнь («на палю», т.е. на кол) мог спастись, если за него согласится выйти замуж какая-нибудь девушка. Правда, иногда запорожцы предпочитали смерть. Так рассказывали, что однажды явилась некая девица, вся завязанная платками, и выразила желание взять в мужья осужденного казака. Но тот попросил девушку снять платки, и она оказалась рябая «петривська зузуля». Тогда запорожец заявил, что чем с такой венчаться, он лучше будет «на пали мотаться» и пошел на смерть[662].
Что касается элиты, то все-таки инициатива со стороны девушки была скорее исключением из правил. Обычно же в среде украинской элиты было принято сватать детей по взаимной договоренности, заранее обсудив все детали. Уже к концу XVII в. на Левобережье формируются «кланы» старшины, тесно связанные между собой узами родства, кумовства и т. д. По подсчетам исследователей, при Мазепе на должностях «генеральной старшины» (обозный, есаул, писарь, судья и бунчужный) находились представители всего 13 фамилий, а полковниками становились члены 28 фамилий.
Ключевую роль в согласии на брак играли матери невесты – что еще раз подчеркивает то особое положение, которое занимали женщины в украинском обществе. Григорий Дорошенко, брат гетмана Д. Дорошенко, сватаясь к дочери Переяславского полковника Дмитрашки Райча, обращался за согласием не к нему, а к его жене («Милостивая госпоже Димитрашковая, моя милостивая госпоже»). Причем сватами выступали (именно в таком порядке) мать Г. Дорошенко и «брат наш гетман». Григорий рассчитывал после устного согласия жены Д. Райчи услышать и «совершенный матерний во всем ответ», после чего «по совету господина мужа своего и кровных ваших… сговор учинити». К тому же Дорошенок надеялся, что Левобережный гетман Д. Многогрешный «нам в том святом деле не похочет быти препоною»[663].
Весьма показательно, что браки детей старшины в этот период заключались исключительно с согласия (или благословления) гетманов[664]. Процесс сватанья можно проследить на примере Анны Обидовской, о которой мы говорили выше. Там также ключевым моментом было согласие матери невесты и благословение гетмана.
Анне Обидовской не удалось выйти замуж за своего избранника. Но в некоторых случаях женщинам удавалось настоять на своем. Примером
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
