Статуей Ответственности на Западном побережье. Америка – это государство, считающее себя умнее, богаче и образованнее всех остальных (где офицеры далеко не низкого ранга не в курсе, что Финляндия – это страна). США. Страна, в которой я прожила в общей сложности порядка шести лет. И откуда уезжала с желанием никогда больше не возвращаться на постоянное место жительства. Во многом потому, что моя семейная жизнь потерпела ощутимый крах именно там. Но, возможно, даже тогда я что-то ощущала. Нечто подобное. Что за опущенными занавесками в соседнем доме улыбчивых соседей творится то же, что и у меня? Что за громкими призывами к патриотизму властей предержащих кроется стремление ими прикрыться из-за нежелания разбираться в более глубинных проблемах? Сейчас я ощущаю это в полной мере. Рыба гниет с определенной стороны, и все эти люди – такие же продукты системы, поставленной на поток свыше? Можно ли их за это осуждать? И да, и нет. Нет – потому что их так натаскивали сверху, их так учили, такие примеры им давали. Да – потому что каждый из нас личность и сам вправе определять, насколько аморальны или, наоборот, человечны те или иные поступки, даже под надежной защитой некой официальной поправки.
Через несколько минут ко мне практически прибежал Джеффри. Он возбужденно сообщил, что на самом деле прокурор считает, что приговор достаточно суровый для моего дела, и разделяет мое негодование. И если у меня есть хоть какие зацепки по поводу дела моего мужа, его друзей или бизнеса, даже малейшие новые воспоминания могут помочь делу правосудия. Да и вообще, если мне есть рассказать хоть что-нибудь, если я могу поделиться хоть какой-то информацией, например, о своей работе, либо каким-то другим опытом, представители американских властей пересмотрят мое дело, отзовут приговор, и я смогу рассчитывать на очень многое, вплоть до абсолютного сокращения срока. Я посмотрела в его бегающие глаза. Вспомнила, как я не поддавалась на провокации, кроме той самой первой грубой выходки. Как я не раскрывала карты перед моими столь любопытными соседками и другими заключенными. Как ехала в суд пить кофе, твердо зная, что с этими людьми я на сотрудничество не пойду. И поняла, как я все-таки устала. Он сказал, что мне дадут время подумать. Мне дадут время – и потом вызовут. О’кей. О’кей.
Когда я вернулась в ночь, офицер Хьюстон не вышел меня встречать. Обход совершал сержант – его близкий друг. Я так привыкла, что он постоянно здесь в это время, что не смогла удержаться от вопроса.
– А где офицер Хьюстон?
– Он приболел. Но не беспокойтесь, завтра он выйдет на смену, – и широко улыбнулся.
У меня крайне смешанные чувства к офицеру Хьюстону. С одной стороны, все эти «раскопки» в моем файле и еще одна ситуация. Мою камеру открыли, и я собралась идти в душ. Душевые кабины расположены вплотную с офицерским столом. И там офицер Хьюстон сидел с начальником, лейтенантом. Он сидел на какой-то высокой тумбе, а лейтенант – на обычном стуле. Хьюстон сидел выше, но это был как раз тот случай, когда неважно, на каком постаменте ты сидишь. Во всей его позе было что-то заискивающее, беспомощное. Как у ребенка, впервые оценившего, какой он маленький по сравнению с окружающим миром. Лейтенант не был крупнее, плечистее или даже выше. Но свита в виде здорового Хьюстона за 40 играла его в полной мере. И мне стало как-то… противно.
С другой стороны, он явно благодушно ко мне расположен. После довольно открытых рассказов о себе он осторожно начал задавать вопросы и мне. Без давления, довольно деликатно.
– Мисс Вовк, скажите, а вы собираетесь потом заново сходиться со своим бывшим мужем?
– Во-первых, нет, во-вторых, о нем я говорить не желаю.
– О’кей…
– …
– Я знаю, что не имею права так говорить, но с вашего разрешения?..
– Договаривайте.
– Не кажется ли вам, что это несправедливо – то, что вы находитесь в тюрьме из-за него? И если вам есть что рассказать, то, может, лучше рассказать – чтобы все встало на свои места. И вы были бы свободны. И могли бы быть рядом с человеком, который бы смог позаботиться о вас как должно. – Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Нет, спасибо, офицер, я не буду обсуждать с вами дело. И рассказывать мне абсолютно нечего.
– Хорошо, хорошо, мисс Вовк, простите, я не настаиваю.
Он периодически рассказывал истории, как заключенные выходили на волю и связывали себя узами брака или отношений с охранниками или надзирателями, с офицерами. Что это возможно. Что это не запрещено законом. А я почему-то краснела. И только раз позволила себе довольно озорной вопрос. Он всегда ходил в перчатках. И как-то раз в процессе диалога я попросила его снять перчатки. Я хотела узнать, есть ли у него на пальце кольцо. Простое женское любопытство. Ведь о своем семейном положении им запрещено рассказывать заключенным. И он немного отшатнулся. И спросил, умею ли я читать линии на руках. Я не поняла сначала. А потом вспомнила, что пару дней назад я говорила по телефону с моей мамой. Понятие конфиденциального разговора тут, конечно же, отсутствует как класс. И вскользь мы затронули тему хиромантии. В силу которой я не верю, но почему бы не посмотреть порой, что там говорят о линиях на руках. Может, он теперь думает, что я ведьма?
15
Варса, штат Северная Вирджиния
Меня должны были перевезти в заключение в Алабаму. Я пошла, как у нас говорят, «по этапу». Первым пунктом назначения стала тюрьма Варса в Северной Вирджинии. Говорят, на неделю. Но дни тянутся невероятно медленно. Так как тюрьма переполнена, общее помещение, куда выпускают заключенных на час из камер, перевели в режим большой общей камеры. Тут все уставлено двухъярусными койками под очередными негаснущими лампами. И на второй день я умудрилась подхватить болезнь. Судя по всему, воспаление легких. Я кашляю, задыхаюсь, температура, я вся в поту, вся постель влажная, а до туалета сходить – целое приключение. Так как тело ломит, слабость, а я еще на верхней койке двухъярусной кровати. Медицинскую помощь мне оказывать отказываются, мотивируя свое решение тем, что меня скоро все равно увезут. На самом деле мне сейчас сложно понять, сколько дней уже прошло. Возможно, дня три – а может, и целая неделя. Постоянный шум со всех сторон, бьющий в лицо ослепляющий свет и общее недомогание – не лучший рецепт для безукоризненной ориентации во времени и пространстве. Я лежу и прокручиваю в голове последние воспоминания.
Через неделю после суда утром меня разбудил офицер Хьюстон. Весьма своеобразным способом. Я просто, мягко говоря, обалдела.
