– только по верхам, тут немного, там чуть-чуть, совсем незначительно. А вы?
– Я знаю пять языков, мисс Вовк.
– Совсем неплохо, офицер. А что за языки, каким образом вы их все учили?
– У меня неплохой послужной список. Я служил в Афганистане и не только. 20 лет своей жизни я отдал армии. А, как знаете, когда вы в Риме, говорите как римляне. И ни одна командировка не прошла для меня даром.
– А после армии?
– После армии, мэм, я понял, что хочу все так же посвящать свою жизнь служению своей Родине. Приносить пользу я могу не только на поле боя. И я пошел работать в полицию.
– А вы один такой патриот в семье?
– Никак нет, мисс Вовк. У меня в семье все военные. Так у нас принято, к этому у нас лежит душа. Хотя мои предки из разных стран. Но Америка – наша Родина, которую мы любим и которой гордимся.
– Какие у вас корни?
– Их много, мисс Вовк. Латиноамериканские, афроамериканские, белые.
– Это очень интересно… А какие традиции или национальные блюда в вашей семье?..
Я невольно стала втягиваться в диалоги с офицером Хьюстоном. По привычке – ничего касательно моего дела. Поэтому я чаще реагирую на реплики и задаю ему наводящие вопросы. О жизни, о еде, о хобби – о простых человеческих вещах. О том, что люди обычно делают вне тюрьмы. Через него я прикасаюсь к жизни на свободе. И, честно говоря, он мне вполне импонирует как человек. Я всегда ценила патриотизм. Неважно, к какой стране – России, Америке, Китаю, Австралии или любой другой. Патриотизм как понятие не имеет национальности. К тому же его военная выправка, стать и обходительность тоже не могут не нравиться. Впрочем, я всегда настороже. Тем более недавно, разогревая еду в микроволновке во втором «пузыре», я услышала его диалог с сержантом. Они говорили обо мне.
– Сэр, ничего не получается. Никак не выходит. Она ни на что не реагирует. Она не выходит на контакт.
– Ну ты что, не читал ее файл, что ли? У тебя все получится.
Вот не знаю почему, но я сильно расстроилась тогда. Я уже почти начала верить, что он во многом чуткий человек. А тут просто проштудировал файл и пошел отвечать по учебнику со шпаргалкой. Так что мы общаемся, да, но границы этого общения определяю я.
Я выработала себе распорядок дня. Тем более тут нет строгостей из блока Е вроде того, что ты обязана в такое-то время встать или покинуть камеру на сколько скажут. Тут могут разбудить, чтобы я взяла завтрак. Но я просыпалась обычно до завтрака.
07.00. Подъем, молитва, гигиенические процедуры.
07.30. Йога.
08.00. Завтрак.
08.30. Дыхательная гимнастика, медитация.
10.00. Чтение духовной литературы.
13.00. Обед.
14.00. Чтение психологической литературы, рисование.
18.00. Ужин.
19.00. Чтение художественной литературы.
21.00. Пилатес, кардиотренировки.
Ночь, выход из камеры на час – душ, написание оправдательной речи, стихов, ведение дневника, рисование.
К сожалению, рисование пришлось из списка исключить. В тюремном магазине продавались маленькие карандаши. И бумага. Рисование было приятной отдушиной. Я рисовала для себя, а не для анализаторов из каких-либо служб. И порой надолго зависала в этом действии, будто вырывалась за стены тюрьмы. Однако один альтернативно одаренный заключенный умудрился покалечить другого таким вот карандашом. И начальство тюрьмы издало приказ изъять эти карандаши у всех. Без исключения.
– Офицер Мак-Джи, неужели вы думаете, что я собираюсь покалечить себя или еще кого-то пятисантиметровым карандашиком? Это же нонсенс.
– Простите, но начальство не интересуется тем, что я думаю по этому поводу. Попрошу вас отдать все карандаши, которые у вас есть. Без исключений.
– Хорошо. Пожалуйста. Забирайте.
Осталось дописать речь к суду.
14
Это произошло. Меня осудили на 30 месяцев лишения свободы – два с половиной года. Конечно, в отличие от моих звонков по поводу переноса или отмены ПЛИ, Джеффри Зиммерман обратил внимание на заседание суда и изволил явиться. Написание речи далось мне с большим трудом. Но еще более сложно было зачитывать это перед судьей. Я читала, сдерживая слезы, которые душили меня. Я не пыталась кого-то разжалобить, это выходило непроизвольно. Мне пришлось мало того что пересказать все перипетии «боевых действий» моей с бывшим супругом семейной жизни, так еще и признаться в вещах, которых я не совершала. Это так несправедливо. Но иначе никак не получалось. Пожилой дородный судья копался в каких-то документах у себя на трибуне и, казалось, ни разу не поднял голову. Было ощущение, что ему абсолютно все равно. Это тоже было обидно. Я тут выворачиваю свою жизнь наизнанку, открываю сердце и душу, а ему абсолютно все равно! Ему плевать. Равнодушие – одно из худших людских проявлений. Именно из-за такого равнодушия количество домашнего насилия внутри семьи все растет и растет. Я закончила свою речь. Пауза затянулась. А может, и нет. Когда ты находишься в полной зависимости от решения кого-то постороннего, когда годы твоей будущей жизни зависят от его вердикта, каждая секунда становится весомее и длиннее.
Наконец он поднял голову и огласил приговор. 30 месяцев. Учитывая время, проведенное в финских тюрьмах, – в Вантаа, Хя́меэнли́нне и Турку. Выдох. Срок даже меньше, чем в последнем ПЛИ. Интересно, почему? Неужели он понял, в какой ситуации я была? Почему мой голос дрожал, когда я рассказывала о побоях и издевательствах мужа? Но нет. «Учитывая уровень вашего образования – ряд образований, учитывая пользу, которую вы можете принести обществу, я принял решение уменьшить срок вашего тюремного заключения». Я не могла поверить, что невиновный человек может быть осужден и приговорен к тюремному заключению. Когда я думала, что уже все закончилось, он добавил: «И еще штраф в 78 тысяч долларов». Прокурор потребовала, чтобы я подписала forfeiture order, документ, обязывающий меня к выплате штрафа, иначе приговор может и поменяться либо не вступить в силу. Тут я вновь возмутилась. За что? Но Джеффри Зиммерман, мой ненаглядный адвокат, яростно зашептал мне в ухо, что это необходимая формальность, что по сравнению с тем, что мне грозило, это прямо-таки волшебное предложение. И намекнул, что он специализируется на подобных штрафах, и, если что, я могу позже опротестовать его. С помощью Джеффри, конечно. За отдельную плату, разумеется. «Наверное, за такую же, как штраф, если не больше», – подумала я.
После заседания меня увели в судебный подвал. Я сидела и думала: как же так? И это Америка. «Цитадель демократии». «Страна Правосудия», над которой возвышается француженка, олицетворяющая свободу, с факелом почти бездыханного Прометея. Свобода – это явление, одним из аспектов которого является ответственность. Свобода может перерасти в обычный произвол, если она не будет реализована с точки зрения ответственности. Статуя Свободы на Восточном побережье США должна быть дополнена
