какая-либо европейская держава поддерживала восстание в Новом Свете. Единственным возможным мотивом было приращение территорий, и поэтому, учитывая отсутствие у Испании жизнеспособного плана по воссоединению колоний с метрополией, Стурдза ожидал, что потрясения затянутся. Испанской колониальной системе не хватало гибкости, необходимой для выживания в современности, а мятежным испанским колониям не хватало социальной зрелости их североамериканских собратьев. Решение не могло быть принято быстро, что действительно представляло угрозу для стабильности в Европе[197].
С условиями, существовавшими в Северной и Южной Америке, был тесно связан вопрос о работорговле, объявленный по существу вне закона Венскими и Парижскими соглашениями. Стурдза признавал, что справедливость срочно требовала отмены рабства, но он с подозрением относился к намерениям Британии. Когда должна внутренняя политика и принципы конкретной страны, в данном случае Великобритании, стать всеобщими? Без сомнения, зная о параллелях между рабством и крепостным правом, Стурдза утверждал, что, согласившись отменить работорговлю, европейские державы заняли позицию по вопросу, в котором они не имели прямого интереса. Другими словами, они не имели права (droit) или привилегии (mérite) решать этот большой и важный вопрос. К счастью, британская инициатива по организации совместной военной экспедиции для пресечения работорговли была заменена отдельными соглашениями, такими как договор между Великобританией и Испанией, который по состоянию на май 1820 года должен был положить конец испанскому участию в работорговле. Аналогичные переговоры велись с правительством в Рио-де-Жанейро[198].
Вопросы интереса и законной власти также повлияли на то, как Стурдза рассматривал усилия по пресечению пиратства берберийцев, это была еще одна коллективная международная инициатива, проводимая Британией[199]. Опять-таки, желание положить конец человеческим страданиям – особенно страданиям европейских пленников – представляло собой благородную идею, как это подразумевалось в отношении торговли чернокожими африканцами и пленения белых европейцев. Однако Порта, сюзерен североафриканских государств, отказалась приходить к соглашению по этому вопросу. Также Стурдза считал, что усилия по защите торговли и других экономических интересов никогда не будут достаточными для того, чтобы гарантировать безопасное морское судоходство. Еще большее значение имели мотивы, которыми руководствовались заинтересованные стороны. Говорить и действовать во имя страдающего человечества – это призыв к Божественному вмешательству, которое не зависело от действий человека. Стурдза не хотел отвергать справедливый принцип отмены работорговли и пиратства, но он отказывался потворствовать совместным европейским действиям или игнорировать законные интересы Испании, Португалии и Османской империи. Чтобы примирить противоречия, он нашел выход в заявлении религиозных намерений. Торговля и промышленность не могли бы принести Африке цивилизацию, не могли бы отменить работорговлю или подавить берберских пиратов. Только христианская религия могла просветить Африку и привести континент к такой форме общественной жизни, которая соответствовала бы достоинству человека и величию Божьего промысла. Как и ранее, объясняя великодушие европейских держав по отношению к Франции, Стурдза настаивал на том, что дела Божии отличались от человеческих планов и человеческого понимания.
Более пристальное внимание в обзоре Стурдзы уделялось отношениям Европы с Османской империей. Автор, по-видимому, рассматривал Азию – конкретно Османскую империю, Персию и Индию – как часть европейской политической системы, хотя он также отмечал, что религиозные различия препятствовали какому-либо слиянию интересов или смешению рас (sic)[200]. В построении цивилизации, торговле и просвещении народы соревновались друг с другом; только религии могли их объединить. Именно поэтому мусульманские государства Турции и Персии были принципиально несовместимы с Европой. Несмотря на то что оба государства заключили долгосрочные союзы с европейскими державами (Австрией, Великобританией, Францией и Россией), эти союзы были изменчивыми, и в результате мусульманские государства не достигли стабильного положения в европейской системе. Комментируя далее условия в Османской империи, Стурдза отмечал, что наблюдался необратимый упадок. Он похвалил султана Селима III за его просвещенные взгляды и приверженность реформам, что доказывало его способность быть достойным христианином, но описал инерцию империи как угрозу и форму сопротивления Европейской ассоциации[201]. Кроме того, будучи не в состоянии скрыть позицию России, от имени которой он выступал, Стурдза также утверждал, что интеграция Османской империи и русско-турецких отношений в европейскую систему могла привести к беспорядкам. Точно так же, как император Александр не хотел участвовать в отмене трансатлантической работорговли, он также не хотел, чтобы его европейские союзники вмешивались в отношения России и Порты. То же самое можно сказать и об отношениях России с Персией. Хотя принципы новой европейской политической системы – справедливость и христианское братство – также должны были применяться к Османской и Персидской империям, делать это следовало таким образом, чтобы не нарушить порядок вещей[202]. Отсутствие внутренних изменений в этих обществах – это то, что на тот момент невозможно было преодолеть руками человека. Только Божественное провидение, Его суверенное стремление управлять своим Творением, могло привести к желаемому результату.
В «Обзоре за 1819 год» Стурдза определил ряд проблем, которые могли повлиять на мир в Европе, и к марту 1820 года события на местах, в частности военный мятеж в Испании, подтвердили его предсказания. Император Александр быстро осознал опасность и приказал своим дипломатам доложить о реакции союзных монарших дворов[203]. Вновь монарх надеялся найти приемлемое решение в силе нравственной, воплощенной в тесном единстве главных дворов. В частности, он хотел, чтобы союзники конфиденциально обсудили три важнейших вопроса. Какие меры должны были принять союзники: 1) если испанское правительство не смогло бы подавить восстание путем благоразумного и энергичного применения собственных средств; 2) если бы испанский король попросил своих союзников о помощи; и 3) если бы кризис стал затяжным и еще более опасным для Полуострова, более губительным для колоний и более тревожным для остальной Европы?
В записке, подготовленной Каподистрией и прочитанной императору Александру 30 марта (11 апреля) 1820 года, министр иностранных дел проанализировал продолжающийся кризис и революционные угрозы, основываясь на донесениях от российских миссий за границей, полученных с конца 1819 года[204]. Темы записки перекликаются с тем, что обсуждалось ранее. Преступные планы приверженцев нововведений создавали угрозу для государств Германского союза. Правительству Франции не хватало сил для борьбы как с крайними роялистами, так и с лицами, причастными к событиям «Ста дней» (les hommes des Cent jours), хотя шаги, предпринятые после убийства герцога Беррийского – образование нового министерства, законы о защите королевской семьи и ограничения гражданских свобод, особенно свободы прессы, – были попыткой вернуться к политическому курсу, доказавшему свою эффективность в 1816–1818 годах[205]. Раскол между бельгийцами и голландцами угрожал Королевству Нидерландов и Великобритании, множество обстоятельств подпитывали беспорядки и противостоящие правительству силы: радикалы и их подрывная деятельность, волнения в провинциях, политические убийства (ссылка на заговор на Катон-стрит с целью убийства 23 февраля 1820 года всех членов британского правительства), репрессивные законы и споры вокруг восшествия на престол Георга IV и расставания короля с его женой, претендовавшей на права королевы-консорта. В Испании последствия военного восстания пошли дальше: король был вынужден присягнуть конституции 1812 года, британско-прусское посредничество в отношении провинций Ла-Плата оказалось неэффективным, а восставшие провинции испанских колоний в Южной Америке находились на пути к своему полному освобождению[206]. Среди этих серьезных кризисов одна лишь Швейцария являла собой картину счастливого спокойствия, а проблемы Италии казались контролируемыми. Северные государства (Дания, Россия и Швеция) испытывали потрясения, но не такого рода, чтобы ослабить основы общественного порядка. В целом, несмотря на некоторые позитивные моменты, страны Европы начали ощущать последствия тайного заговора, организованного людьми, воспитанными в духе Французской революции.
Как возникла опасность революции и что стало причиной катастроф, угрожавших обоим полушариям? Можно ли было найти
