и выражалась радость по поводу политического воссоединения Европы – единства, которого не было со времен Вестфальского конгресса. В то же время, учитывая сложность ведения дипломатии и масштабность задачи, которую на себя возложили миротворцы, Стурдза также пришел к выводу, что необходимость гарантировать все права, удовлетворить все желания и примирить все конфликты заинтересованных сторон в Европе создавала проблемы, не имевшие аналогов в мировой истории. Неудивительно, что полного умиротворения достигнуто не было и сохранялись очаги беспорядка. Эти трудности Струзда резюмировал так: желания не совпадали с правами, а надежды – с реалиями. Усилия, направленные на создание нового мира, не привели к полному умиротворению прошлого с настоящим или к согласованию старого и нового порядка вещей. Несмотря на значительные и заслуживающие одобрения достижения Венских, Парижских и Аахенских соглашений, правопорядку по-прежнему угрожали серьезные проблемы. Среди них были политические разногласия во Франции, отношения Испании с ее американскими колониями и Португалией, споры между Данией и Швецией, обеспокоенность в Германии и односторонние действия Великобритании по запрещению работорговли и пресечению пиратства берберийцев [Schroeder 1994: 572–578, 766–767][192].
Стурдза понимал, что миротворцы не начали свою работу с чистого листа; проблемы прошлого и исторические притязания не могли быть просто отметены. Кроме того, желание вернуть Франции статус великой державы ставило под сомнение идею Всеобщего европейского союза, в котором каждое государство претендовало бы на независимость и равные права. Действительно, как было документально подтверждено поколениями историков и как утверждал Стурдза, на Венском конгрессе стало очевидно, что великие державы превратились в арбитров европейской системы. У второстепенных государств не было иного выбора, кроме как соглашаться с решениями, принимаемыми другими государствами, хотя эти решения и затрагивали их интересы. Согласно обзору, дипломатические агенты великих держав разделяли глубокое и искреннее стремление к правопорядку, однако из-за противоречивых и двусмысленных принципов и, что более важно, из-за иррациональности и неконтролируемой человеческой страсти угрозы стабильности сохранялись.
В следующем разделе обзора рассматривались условия в критически важных частях Европы. На тот момент (в конце 1819 года) ситуация во Франции улучшилась: несмотря на сохраняющиеся глубокие политические разногласия, формирование нового правительства вызывало оптимизм. Несмотря на вредоносный дух раздора, восстановление Франции после революционных потрясений продолжалось и позволило стране стать сильнее[193]. Испания, напротив, не смогла восстановить свои позиции в европейской системе, что Струзда приписывал внутренним политическим условиям и ограниченной мудрости правительства. Хотя испанская нация заслуживала блестящей судьбы и была верна священным отношениям со своим королем (это скоро изменится), она оставалась уязвимой к восстаниям. Опасность нависла над всей Европой, которая, будучи освобожденной от тирана, столкнулась с угрозой революции. Даже Британия, которая казалась более счастливой, чем ее старые соперники, столкнулась с вызовами радикализма и агитации за реформы. Подобно Испании, Великобритания также обладала колониальной системой, которая создала еще один источник недовольства. Кроме того, если Британия надеялась одержать победу над угрозами, исходящими от посягательств на собственность, религиозного инакомыслия, непрямого налогообложения и подрывной деятельности, то были необходимы два условия: мудрое правительство для проведения реформы колониальной системы и сохранение силы неписаных законов или нравов (moeurs) британской нации, которые свято оберегали семейную жизнь.
В глазах Стурдзы, только Россия оказалась невосприимчивой к общеевропейской революционной угрозе. Выдвигая некоторые из протославянофильских аргументов, которыми он в последствии прославится, Стурдза не видел в России стремления к реформам или переменам, которые оказали влияние на социальную жизнь в остальных европейских странах. Вскоре России предстояло испытать собственный всплеск радикализма в ходе восстания декабристов 1825 года, но в 1819 году Стурдза все еще отмечал отсутствие волнений и приписывал это спокойствие, оказавшееся впоследствии обманчивым, продолжительному влиянию религии, которая в России определяла социальное и политическое поведение. России, отличавшейся молодостью, силой и бешеной энергией, была уготована особая судьба, воплощенная в усилении имперской власти. Достигнув пика своего физического и материального величия, Россия теперь была обязана использовать эти ценности для улучшения своего внутреннего состояния. Также стоит отметить, что в отличие от других государств Европы Россия не отказывалась от диктата религии. Поэтому Стурдза надеялся, что, используя свое вновь приобретенное влияние, Россия смогла бы избежать смертельного удара.
Крайне важными для понимания европейской политики после 1815 года были условия, поставленные при воссоздании коллективной жизни Германии, закрепленные Австрией и Пруссией. Здесь тоже таилась опасность. Германия, по мнению Стурдзы, была местом, где быстрое распространение идей – явление, широко распространенное в современной Европе, – угрожало правопорядку и подрывало национальный дух (esprit national)[194]. Одни и те же идеи могли оказывать разное влияние в разных местах; в Германии внешние факторы и иррациональность привели к отрицанию реальности и нападкам на власть. Стурдза не упомянул об убийстве агента российской миссии в Мангейме А. фон Коцебу в марте 1819 года, но выразил возмущение по поводу нападений на евреев, которые начались в августе в Вюрцбургском университете и распространились среди студентов[195]. Стурдза находил весьма тревожным, что такое насилие могло произойти в век терпимости. Германия нуждалась в единстве, заключил он, что вынуждало его провести оценку правительства отдельных немецких государств на основе их приверженности федеральной системе. Критикуя репрессивные Карлсбадские указы, в которых особое внимание уделялось полицейским мерам, и Союзный акт, который создавал двусмысленность и противоречия в формах германского правительства и в отношениях между федеральной властью и отдельными государствами, Стурдза, несмотря на восстановление австрийской власти, полагал, что в Германии царил беспорядок[196].
Роль австрийской власти в Германии побудила Стурдзу также рассмотреть политические условия в Италии, где географическое положение Габсбургской империи давало ей значительное влияние. По его мнению, это влияние должно было осуществляться в разумных пределах, не угрожающих общеевропейской ассоциации. Возможно, более опасным для европейского порядка, чем любое злоупотребление австрийской гегемонией, было отсутствие безопасности и потенциал для насилия на территории, где отдельные королевства и государства еще не вернулись к своему естественному положению и где все еще было заметно присутствие всеобщей агитации, так сильно затронувшей бо́льшую часть Европы. Стурдза не сомневался в том, что революция продолжала угрожать европейской системе, несмотря на то что тирания Наполеона и десятилетиями продолжавшееся состояние войны закончились. Причиной было то, что состояние возбужденности происходило не из социальной несправедливости или конкуренции политических интересов, а из неконтролируемых страстей, которые так долго разжигались и не могли быть легко успокоены. Религия, разум, мудрое правительство и нравственный порядок – вот составляющие, которые гарантировали бы равновесие Европы.
После описания хрупкой стабильности, преобладавшей в Европе (которая вскоре подойдет к концу), в «Обзоре за 1819 год» анализировались другие части мира, где конкретные проблемы и события влияли на европейскую политику. Обсуждение начиналось с Америки, которая хотя и называлась Новым миром, была обогащена европейской цивилизацией. Хотя Стурдза и ожидал, что Америка (Северная и Южная) будет играть нравственную и политическую роль, соизмеримую с ее физическими размерами и природными возможностями, он сосредоточился на чрезвычайной ситуации в Южной Америке, где потомки испанских завоевателей и африканских рабов боролись за свободу и независимость. Начиная с января 1820 года Испанская революция вынудила Александра I проявлять более активный интерес к делам Латинской Америки. На тот момент, однако, Стурдза мог бы сказать, что нейтралитет виделся как подходящий курс, поскольку из-за своего географического положения государство было отстранено от прямого участия в таких событиях, как восстания в испанских колониях. В то время как Стурдза критиковал Испанию и Португальский двор в Рио-де-Жанейро за то, как они управляли колониями, он не видел причин для того, чтобы
