горе: прежде было потрясение от случившегося. Горе приходит потом, а с ним и ожесточение, не без помощи тетки Ануш и свекрови — так думала Елена. Золовка тоже считала ее косвенной причиной случившегося. Доказывать обратное и взывать к здравому смыслу было делом безнадежным. «Но, может, что-то передать Арсену? Он же ваш брат, — пролепетала Елена, делая над собой неимоверное усилие, чтобы не расплакаться. — Ладно, я вам чужая, но он — ваш родной брат!» — «У меня нет брата, — обрезала Арфик, — был брат, теперь его нет. Так и передай ему!» Елена вздохнула и сказала: «Арфик, я ему этого не передам, вы это сказали сгоряча». И ушла, а отойдя от дома, горько заплакала. А здесь неуместно было рассказывать об этом Арсену, да и ни к чему…
Ее скованность окончательно прошла. Она встала, сняла с себя плащ, бросила на подоконник, потом деловито собрала со стола привезенные продукты и унесла на кухню.
Кухня была небольшая, двоим негде развернуться. Тут стояла новенькая газовая плита, но газ к ней подведен не был. Поэтому на плите стояла другая — старая, изъеденная ржавчиной электрическая плитка. Елена включила ее и поднесла ладонь к спирали. От плитки повеяло теплом.
— Исправная?
Елена вздрогнула от неожиданности, Арсен вошел в кухню бесшумно.
— О, еще как! — сказала Елена, грея озябшие руки.
— Здесь холодно, не топится, — Арсен робко положил ладони на ее плечи. — Кто же тебе помог пройти ко мне?
— Габриел Арутюнович. — Она коротко рассказала о том, как ехала с ним до областного центра. — Сперва, когда я сказала, что уезжаю, он даже в лице изменился, решил, что я уезжаю к своим. Но потом ничего…
— И тебе не страшно было входить сюда?
— Было немного, — призналась Елена, — особенно когда меня вели по двору…
— Здесь он называется «зоной», — усмехнулся Арсен. — Тут свой язык, свой современный сленг, на котором общаются в тюрьмах и лагерях. Главное на зоне — это вор в законе, идеал преступного мира, а мужик — опора вора в законе. В воровском мире каждый должен соответствовать своему образу жизни… Короче, этот двор называется «зоной».
Елена провела рукой по его небритой щеке.
— Ничего, зона так зона, как-нибудь перетерпим, правда?
Арсен глухо вздохнул и сказал:
— Тебе все-таки надо было уехать.
— Куда уехать? От судьбы не уйдешь, не уедешь. Она всегда с нами.
— Ну какая же я тебе судьба?..
— Дурачок, кто же ты?
Он взял ее руки, стал их нежно целовать.
— Бесстрашная ты моя…
— Я же к любимому мужу ехала, я к тебе ехала, я к тебе ехала бы и до Сибири, как жены декабристов сто пятьдесят лет назад шли за ними, потому что ты мой любимый муж, ты мое сердце и мое счастье. Разве сердце заставишь молчать, разве скажешь ему «довольно», оно будет любить и желать, даже если ему очень больно и очень страшно. — Елена смотрела на его склоненную стриженую голову со шрамом, непривычно белевшим под коротенькими, едва пробившимися волосами, и теплая волна материнской нежности медленно ее обволакивала. В эту минуту она чувствовала себя намного старше него. И, возможно, поэтому подумала о том, что ее появление здесь Арсен, похоже, возводит в ранг подвига. Это и смешило, и немного умиляло.
— Время — удивительная штука, — прошептала она. — Его так мало, когда опаздываешь, и так много, когда ждешь… Скорей бы ты освободился…
Арсен поднял голову и посмотрел на нее: ее сочные губы улыбались, но в синих глазах стояли слезы.
— Сколько тебе еще осталось? Три года и шесть месяцев…
— Меньше, Леночка.
— Как меньше?
— По закону, осужденный за преступления средней тяжести и легкие должен отсидеть не менее трети срока. Кроме этого, я тут, кажется, на хорошем счету, если так пойдет и дальше, меня могут выпустить на год или полтора раньше.
Она смотрела на него с нежностью и немного удивленно: в самом деле ему казалось, что три года — это не так много, или он неумело утешал ее? По сравнению с четырьмя годами, пожалуй…
— Как тебе тут живется, милый?
Арсен отвел взгляд.
— Тюрьма, Леночка… — начал он уклончиво, но, заметив, что она ждет более полного рассказа, добавил неохотно: — Кушаем, работаем, даже зарплату дают… и библиотека есть… кино показывают…
Он хотел на этом закончить, но не получилось. Елена ждала.
— Не то что на воле, конечно. — Он улыбнулся и сказал, глядя на раскаленную спираль электроплитки: — По трем вещам очень тоскую — по тебе, по родителям и по моим виноградникам.
— Мне разрешили с тобой остаться на целых три дня, — сказала Елена.
— Знаю, — кивнул Арсен и, выпустив ее плечи, прошелся по кухоньке, взял со стола яблоко, понюхал, опять положил на место. — Только ты… ты здесь не останешься.
Елена изумленно вытаращила глаза:
— Как это не останусь? Мне же разрешили!
— Тебе здесь не место, — упрямо произнес Арсен, болезненно морщась.
Елена обвела взглядом кухню:
— Почему это не место? — удивилась она. — Я уже здесь! Буду я здесь два часа или три дня, какая разница?! Подумать только, разве тебе будет плохо — прожить эти три дня в человеческих условиях? Вон сколько здесь еды, на целых три дня нам хватит, и даже останется. Это все Габриел Арутюнович. Я тебя как следует накормлю, и ты снова будешь нормальной упитанности. Разве ты не хочешь быть нормально упитанным? — И не дождавшись ответа, сама ответила: — Хочешь! Я же знаю, что ты хочешь!
Незаметно она переходила на шутливый тон, понимая, что лобовая атака ни к чему не приведет, как понимала и то, почему Арсен не хочет, чтоб она оставалась здесь на трое суток. В сущности, он уже ясно сказал: «Здесь не место для тебя». Елена догадывалась, что он чувствует себя не в праве оставлять ее здесь. Тюрьма есть тюрьма, и, с какой стороны ни смотри, ничего не изменится. Но ведь ему просто необходимо, чтобы она осталась, чтобы он хотя бы на три дня отключился от этой тюремной атмосферы, чувствовал ее рядом с собой, дышал одним с ней воздухом, это придаст ему силы и будет душевным подспорьем.
— Нет! — упрямо твердил Арсен.
Елена, пропустив это восклицание мимо ушей, продолжала в том же шутливом тоне, интуитивно чувствуя, что этот тон сейчас наиболее подходящий, поскольку подчеркивает естественное, обыденное ее желание остаться здесь, и в этом нет никакого подвижничества или самопожертвования.
— Я тебе тут такой уют устрою, что охранникам завидно станет, сами прибегут на огонек. Занавесочки на окна повешу… А ты не смейся, я тебе правду говорю!
Арсен и
