— Вы Куприянов?
— А чего надо?
— Поговорить.
Куприянов недовольно взглянул на Мишеля, у которого даже петлиц не было.
— Некогда мне... Как вернусь — так и поговорим.
Крикнул ординарцу — щегольскому хлопцу, чтоб шибче трогал с места. Тот выдернул из-за голенища кнут, привстал, хотел было стегануть коней, да пред их мордами, загораживая путь, встал Паша-кочегар.
— Эй, не балуй! — прикрикнул ординарец. — Поди прочь, дурак, не то счас конями стопчу!
Но Паша-кочегар не сдвинулся, ухватив коней за узду.
— Я те — стопчу!
— Вы теперь пойдете со мной или мне придется применить силу? — пригрозил Мишель.
Силу являл собой Паша-кочегар.
Куприянов выругался матом, нехотя сошел с тачанки.
Расположились тут же, на улице, в тени яблони.
— В четырнадцатом году вы, кажется, состояли при коменданте Кремля? — спросил Мишель. — Это так?
Глаза у товарища Куприянова воровато забегали.
— Ну, положим, состоял... Не я один — все состояли... Проклятый царизм не спрашивал моего желания, как в солдаты забривал. Коли я отказался, меня бы в кандалы да на каторгу!..
Ну да, а кабы выбор был, он бы, верно, из тыловой Москвы на германский фронт добровольцем попросился...
— Про свое происхождение и дореволюционное прошлое я все как есть партии чистосердечно доложил и получил полное прощение. Так что ныне пред Советской властью чист! — заверил товарищ Куприянов.
— Меня нисколько не интересует ваше прошлое, — поморщился Мишель. — Но коли вы в ту пору состояли при коменданте, так должны быть осведомлены о прибывшем в декабре четырнадцатого года из Петрограда особом грузе.
— Это каком? — насторожился Куприянов.
— Восемь больших деревянных ящиков, — подсказал Мишель. — Были такие?
— Кажись, были... Но все разве упомнишь?
— А коли были, то куда их дели? — встрял Паша-кочегар.
— Откуда мне знать — я человек маленький, подневольный, — забормотал товарищ Куприянов, с которого давно, еще как только он увидал мандат ЧК, сошла командирская спесь, — может, я путаю чего — сколь времени прошло.
— Вы постарайтесь вспомнить, это дело чрезвычайной важности! — внушал Мишель, стращая пуще прежнего и без того дрожащего товарища Куприянова.
— Отпустите меня, мне по срочному делу ехать надобно, я же начпрод, — жалобно скулил Куприянов.
— А как же быть с ящиками?
— А может, и не было никаких ящиков, ошибся я, оговорился, запамятовал!.. Ничего я не знаю!
— Да как же так?.. Вы же только что...
Да ведь ежели он ничего не вспомнит, то, выходит, зря они за тыщу верст из Москвы сюда ехали?!
— А ну дай мне, товарищ Фирфанцев, эту контру сюды! — вдруг сказал Паша-кочегар, оттирая Мишеля плечом. — Я с ним по-свойски потолкую!
Да сграбастал снабженца за грудки, отрывая от земли.
— Про ящики спрос иной, а ты скажи мне, треска сушеная, про эшелон с продуктами, что ты у красных бойцов украл.
Товарищ Куприянов втянул голову в плечи:
— Не было никакого эшелона, оговор это!
— А вот я тебя за то прямо теперь, именем революции! — распалился Паша-кочегар, видно, и впрямь намереваясь расправиться с вороватым начпродснабом.
«А ведь коли по совести рассудить — так надобно бы его расстрелять! — вдруг подумал Мишель, — ведь у армии, у солдат мерзавцы воруют, понуждая их тем к мародерству!»
Но расправы не допустил — приказал:
— Оставьте его! Мы с ним иначе поступим.
Заметил идущих мимо двух красноармейцев, крикнул:
— Подойдите сюда!
Солдаты, оглянувшись на окрик, увидели матроса чуть не в сажень ростом, что тряс за грудки какого-то, в чинах, военного. Подошли, на всякий случай печатая шаг.
— Скажите, как вас кормят? — спросил Мишель. — Да не опасайтесь ничего — я из Москвы.
— Известно, как кормят, — мрачно произнес один из красноармейцев.
— А коли бы я вам теперь сказал, кто в том виновен и куда крупа из ваших котелков девается?
Красноармейцы нехорошо ухмыльнулись.
— Спасибо, ступайте да подождите где-нибудь поблизости, — приказал Мишель.
Красноармейцы отошли, озадаченно озираясь.
— А ведь если я им теперь все про вас расскажу, а они по армии разнесут, так никакого приговора не надобно будет — они ж вас живьем разорвут! — тихо сказал Мишель. — Что, позвать их?
— Это самосуд! — белея, прохрипел товарищ Куприянов.
— Ах же ты шкура тыловая, восьминога тебе в зоб! Ты про «Потемкина» слыхал, где измыватели навроде тебя матросов тухлым мясом кормили? — вновь надвинулся на снабженца Паша-кочегар.
— Что вам от меня нужно? — прошептал, белея и отступая, тот.
— Нам необходимо знать про ящики, — напомнил Мишель.
— Ну, чего молчишь, будто дохлая рыба-камбала — отвечай, покуда тебя по-хорошему спрашивают! Ну — были те ящики али нет? Да гляди — не ври мне! — пригрозил Паша-кочегар, показывая свой необъятный, как Индийский океан, кулак. — Я ведь верно знаю, что они мимо тебя пройти не могли!
Слова матроса, но пуще его свирепый вид внушали страх.
— Ага, вспомнил — были! Аккурат восемь штук, большие такие, деревянные! Их с Николаевского вокзала на грузовиках привезли.
— И куда после дели? — затаив дыхание, спросил Мишель.
— Так, кажись, в Арсенал снесли.
Как же в Арсенал, когда Мишель сам, лично, в том Арсенале все подвалы еще в семнадцатом году излазил!
— Вы ничего не путаете? — уточнил он.
— Чего путать, — обиделся Куприянов, — ежели я сам там был да их тащить помогал. Я еще чего запомнил, я тогда в жару был, а они шибко тяжелые были.
— А после их куда-нибудь переносили?
— Я не знаю, меня вскорости на германский фронт услали.
— А перстень тогда откуда взялся? — тихо спросил Валериан Христофорович. — Он ведь из ящиков тех!
— Какой перстень? — вздрогнул начпрод.
— С головой льва, коим вы вперемешку с крупой торговали?!
Глаза снабженца вновь воровато забегали.
— Ну, отвечай, морского угря те в глотку! — рявкнул Паша-кочегар.
— Вы, верно, его тогда, при разгрузке, уворовали? — подсказал Мишель, чтоб заставить начпрода признать перстень своим.
