А боле они уж не встретились, Гольдман как из сугроба выбрался — с колен не вставая, да бочком-бочком, в сторонку побежал, где Фридрих Леммер с девками русскими в снегу валялся. Девки визжат, от Фридриха бегают, он их догоняет, наземь роняет, сверху прыгает и ну лапать да за груди щипать — нравятся ему девки русские своей ядреностью да простотой. Насилу Гольдман его высвободил.
— Чего надо? — разозлился Фридрих, сам в сторону девок поглядывая да знаки любовные им подавая.
— Худо дело! Ведь признал он нас! — взволнованно шепчет ему в ухо ювелир саксонский.
— Кто признал-то? — в толк взять не может Фридрих. — Да кого?
— Нас признал — Карл Фирлефанц, хранитель Рентерейный! — круглит глаза Гольдман.
— Ну?! — ахнул, в лице переменившись, Фридрих Леммер. — Откуда известно?
— Сам он мне о том сказал, как мы с горки на санках катились!.. Боюсь — не сегодня так завтра царице донесет!
Помрачнел Фридрих, не до девок ему стало — махнул на них рукой, отчего те губки поджали да, фыркнув, побежали себе иных кавалеров для веселых игр искать.
Купца поодаль возок ждал с печкой, жарко натопленной. Сели в тепле, плотно дверцы затворив.
— Чего теперь делать-то будем?.. — растерянно вопрошает Гольдман.
— Известно чего, — отвечает Фридрих Леммер да ладонью жест делает, будто режет кого.
— Да, да, — кивает Гольдман. — Не лает да не кусает лишь мертвая собака. Так и надобно!.. Вот только как сие непростое дело сладить, чтоб подозрений на себя не навлечь да на каторгу через то не попасть?
Стали думать да гадать, как...
И хоть не сразу, да ведь придумали!..
Глава 22
...Медленно катит по дороге повозка, груженная ящиками с патронами, — грязь непролазная цепляется за колеса, продавливается, будто каша, налипает на обода и оси. Идет мелкий, нескончаемый, противный дождь. Невыносимо хочется спать.
Паша-кочегар уж дремлет, навалившись на ящики и часто во сне всхрапывая. Мишель слушает.
— Да ведь не только наши, а и поляки тоже лютуют, — неспешно рассказывает Бабель. — В Житомире евреям погром учинили — грабили, бороды резали, ну да это обычное дело. Да сверх того на рынке пятьдесят евреев собрали и отвели в помещение скотобойни, где всячески истязали — штыками кололи, языки резали. Шесть домов вместе с жителями подожгли, и коли кто их спасать пытался, тех из пулеметов резали. Дворника, которому на руки мать сбросила из горящего окна младенца, прикололи... Наши пришли — тоже грабить стали... Все лютуют — такая война... Хоть у каждого своя правда.
Вот, полюбопытствуйте.
Вытащил из сумки серый листок.
— Это листовка польская, мне перевели.
Прочитал:
— "Могилы наши белеют костьми пяти поколений борцов за наши идеалы, нашу Польшу, наш светлый дом. Ваша Родина смотрит на вас, трепещет... Еще одно усилие!.. Мы помним о вас, солдаты Речи Посполитой..."
Трогательно и грустно, не как у нас, где одни лишь лозунги, а кроме них — ничего!.. Снабженцы, как водится, воруют, войска голодают, отчего тащат все подряд... Так и воюем — в грязи, в крови, в злобе...
— Да ведь я тут и женщин видел! — подал голос Валериан Христофорович.
— Женщин, верно, здесь во множестве, — согласно кивнул Бабель, — санитарки, медсестры, прачки, а кто просто к эскадронам прибился. Б... все отчаянные, но товарищи! Да и б... потому лишь, что товарищи и обслуживают всех подряд, не удовольствия ради, а жалея и в бедственное положение бойцов входя. Героические женщины — эскадроны в бой, пыль, грохот, обнаженные шашки, ругань семиэтажная, а они с задравшимися юбками скачут впереди — пыльные, толстогрудые, ни черта не боятся, в самое пекло лезут! А как бой кончится — коней поят, сено тащат, сбруи чинят, порты солдатские стирают, коли нужда есть, крадут в костелах и у местных поляков вещи, да тоже не для себя. А ночью никому не отказывают — за что их же, всем эскадроном пользуя, и презирают!..
— Разве до того здесь? — подивился вслух Валериан Христофорович.
— А чего ж — жизнь она везде жизнь, везде берет свое! Такие сюжеты иной раз узнаешь — ведь и убивают друг друга из-за ревности, и стреляются, и любят, и умирают в один день... Ей-ей — ведь доподлинно знают, что весь эскадрон через даму сердца прошел, а все ж таки любят!
И смех и слезы!.. Фельдшер один двух дам полюбил, да все не знал, как с ними справиться так, чтобы ни одну не упустить, и ведь что удумал, стервец, — дал одной касторки, а как ту прослабило да схватило — побежал к другой любовь крутить!
Мишель рассмеялся...
Впереди показалась небольшая, уныло бредущая колонна пленных поляков. Все они были раздеты и босы, несмотря на холод и дождь. У едущих верхом конвоиров поперек седел наброшены штаны, видно, снятые с них.
Поравнялись...
— Откуда?
— Из-под Мостков.
Один маленький полячок в розовых кальсонах сел прямо в грязь, обхватил голову руками — видно, из сил выбился.
— Кто ты? — обратился к нему Бабель.
Тот ответил уклончиво, виляя, — навроде прапорщика он, но советских не бил.
— Вы смотрите, доведите их живыми! — попросил Бабель.
— Оно, конечно, отчего не довести — доведем! — пообещали конвоиры.
Как стали отъезжать, пленные пошли дальше. Маленький полячок еле встал, да видно, тут же стал отставать.
— Ну, топай, пся крев! — крикнул конвоир.
Мишель, чуя недоброе, привстал, оглянулся.
Заметил, как за спину поляку шагнул красноармеец с хорошим, приветливым лицом, как стащил с плеча винтовку.
А ведь стрельнет! — испугался Мишель.
— Эй!.. Стой! — торопясь, крикнул он.
Но красноармеец, делая вид, что его не слышит, перехватил винтовку, молча ткнул поляка штыком в спину. Тот вскрикнул, взмахнул руками, упал лицом вперед, в грязь.
Мишель отвернулся.
— Не доведут их, — тихо сказал Бабель. — А коли доведут, все одно — порубают! Ожесточились все.
Дале поехали молча...
В Киверцах нашли штаб двенадцатой армии, где никому ни до кого не было дела. Узнали, что накануне у них перебежал к полякам в полном составе не то уральский, не то башкирский полк, и теперь все пребывали в унынии.
— Где бы нам сыскать товарища Куприянова?
— Да тут вроде был... Иде Куприянов? Кто Куприянова видал?
— Да вон же он!
Куприянов только что прибыл и уже взбирался обратно на тачанку.
— За ним — быстро! — крикнул Мишель, сам первый бросаясь вон из штаба. Подскочил к тачанке, с ходу предъявил мандат.
