такой, как моя, нужно самоотверженно пожертвовать собой.
Я должна была вернуть Лорина его семье.
– Герр Шуртер! – крикнула я. – Оттмар! Вернитесь!
Я встала на колени перед сыном и фрау Шуртер.
– Лорин, оставайся, – сказала я, гладя его светлые волосы. – Я не стану разлучать тебя с семьей. Они тебе родные.
Я встала. Подбежавший герр Шуртер тяжело дышал.
– Вам придется его усыновить, – заметила я резче, чем хотела.
– Конечно, – тут же согласилась фрау Шуртер.
– Мои юристы займутся этим сегодня же, – добавил отец Лорина, и его лицо оживилось.
Ида наклонилась и обняла Лорина, который все еще прижимался к ее ногам. Она что-то шепнула ему на ухо. Секунду поколебавшись, он оторвался от нее, подошел к коляске Френи и достал из-под одеяла коричневый пакет.
– Лорин хочет вам что-то подарить, – сообщила Ида.
Я встала на колени, чтобы в последний раз посмотреть на своего мальчика. Он медленно подошел ко мне, но не слишком близко. Его лицо раскраснелось и покрылось пятнами, он смотрел в мои красные глаза.
– Мама сказала, что вы все время плачете, потому что вам больно. Это помогает от боли. Мы сами рвали цветы.
В маленьких ручонках он держал коричневый бумажный пакет, а внутри была эта самая бутылка, полная цветков арники в швейцарском спирте.
На следующую ночь, вернувшись в Париж, я заставила Шарля лечь со мной в постель до свадьбы. Только в его объятиях я залечивала разрывавшую меня на части тоску. Иногда арника бессильна.
Глава 10. Пинцет
Бывает, единственный волосок сводит на нет часы усилий. И не потому, что он обязательно заметен, но будет портить идеальный образ. Видишь вот этот, ma chère, он на три миллиметра ниже брови, чего допускать никак нельзя. Этому я придаю большое значение. Представь: мерцающие перламутровые тени для век, и посредине извивается волосок? Однажды, впервые оказавшись в Бразилии, я сделала ваксинг бровей, но это был первый и последний раз. Дуга получилась слишком высокой, кожа покраснела, распухла и растянулась, и я поклялась, что больше никогда не доверю лицо чужим прихотям и непредсказуемым навыкам. Я предпочитаю самой сосредоточиться на предстоящей задаче. Кроме пинцета мне ничего не нужно. Над внешностью, подаренной природой, нужно работать, а не разрушать ее. Этому я научилась у Шарля.
В ночь, когда он впервые остался у меня, мы почти не спали. Голод выгнал нас на кухню проверить в шкафах запасы Мадлен. Завернувшись в одну простыню, мы стояли у окна и кормили друг друга камамбером.
Хотелось бы добавить, что над блестящими крышами танцевал лунный свет, и мы купались в синих лучах, но, как я припоминаю, ночь была пасмурной. Над Парижем висели тяжелые тучи и моросил дождь. Но для меня ночь была ослепительно-яркой.
И все же, как бы мы ни были счастливы вместе, печаль из-за отказа от Лорина была такой ощутимой, что Шарль относился к ней почти как к третьему человеку в комнате. Когда я слизала последний кусочек сыра с его пальцев, он крепко прижал меня к себе. Меня очаровали черные завитки волос у него на груди. Томас, мой первый мужчина, был худощавым и без лишней растительности.
Шарль был невысокого роста, но плотный и коренастый и от природы сильный. Темные тугие завитки покрывали его грудь, и, чтобы добиться гладкой кожи на лице, бриться приходилось по два раза на день.
Я натерла кожу, и на лице появилось раздражение от предвестника его бороды, которая с каждой минутой, казалось, становилась все жестче. Я потеребила тугие черные завитки и, прикрыв глаза, прислушалась к биению сердца в груди.
– Роза, – тихо позвал он, выводя меня из грез. – Есть идея. Когда мы поженимся…
– Мы уже муж и жена, – перебила я его поцелуем.
– По закону, – уточнил он и помолчал в поисках моих губ. – Когда мы зарегистрируем брак, я считаю, нужно уехать.
– Отдохнуть? Я бы не отказалась от Лазурного Берега.
Он покачал головой.
– Нет, в другую страну, на постоянное жительство.
Мгновенно захотелось сказать «нет», но потом я спросила:
– Зачем?
– Чтобы начать жизнь заново, оставить прошлое позади, – целуя меня, ответил он. – Чтобы ты не думала все время о Лорине.
Я посмотрела на крыши домов и бесцветное ночное небо и вздохнула.
– Чтобы у меня не было возможности поехать и пошпионить за ним в Санкт-Галлене? Ты об этом?
– Да. Может быть. По-моему, лучше переехать. Что мы постоянно и делаем.
– Я подумаю.
Я спрятала голову у него на груди и втянула носом воздух. Пахло счастьем.
Я задумалась, и чем больше размышляла, тем больше понимала, что он прав: я ведь часто переезжала. Сначала из Оберфальца, потом из Санкт-Галлена, ну а теперь из Парижа. Останься я на месте, во мне что-то умрет, я буду постоянно тосковать по Лорину. А ведь встретившись с юристами, которые привезли документы и ездили в Санкт-Галлен, я согласилась, что не буду искать с ним встреч. Теперь его будут воспитывать Ида и Оттмар Шуртер, их юристы дали мне понять, что к нему относятся так же, как и к остальным детям. Они понимали, какую причиняют мне боль, однако настаивали, чтобы я прекратила все контакты: не писала, не приезжала и даже не присылала денег – в противном случае мне их возвратят.
Когда наконец все бумаги лежали передо мной, я их прочла, взяла ручку, подержала и отложила, не в силах подписать. Юрист подал мне стакан воды и носовой платок, но я долго сидела не шелохнувшись. Это был самый трудный шаг в моей жизни. В конце концов я заставила себя взять ручку и, подписав, отказаться от собственного ребенка. Ручка с золотым пером казалась ножом, а черные чернила – кровью, они причинили мне боль.
Мы с Шарлем поженились за неделю до этого: скромное событие в местной мэрии и обед с Кристианом, Мадлен и помощником Шарля. С тех пор мы делили маленькую кровать в квартире Мадлен. В его комнатушке едва помещалась кровать, и моим платьям точно не нашлось бы места. Мадлен, кажется, была рада нашему счастью. Она пристрастилась к игре в карты у соседей и довольно бурчала, что теперь я всегда опаздываю на работу. Но в ту ночь, когда я подписала документы, впервые после возвращения из Санкт-Галлена в ее отсутствии, деликатном жесте, не было необходимости.
Я отвернулась от Шарля к стене, когда он лег в постель рядом со мной. Он выжидающе наклонился надо мной, и я чувствовала его взгляд.
– Нужно уехать очень далеко, – выдавила наконец я. – Очень.
Он, обнимая,
