class="p1">Пошел Иван домой, хоть и дому не рад.
Поцеловался с отцом, с матерью, а больше ни с кем — ни с кумом, ни с кумою, ни с братом, ни с сестрою. Живет, ни на кого не глядит.
Вот и год прошел, и два, и третий к концу подходит.
Лег как-то раз Иванушка спать, а горницу позабыл запереть. Зашла в горницу сестра его младшая, увидела, что он спит, наклонилась и поцеловала тихохонько.
Проснулся Иван — ничего не помнит. Все забыл. Забыл и Василису Премудрую, словно в мыслях и не бывала.
А через месяц просватали Ивана и начали свадьбу готовить.
Вот в субботу, как стали пироги печь, пошла одна девка по воду. Наклонилась к речке — воды зачерпнуть, да так и обмерла. Глядит на нее снизу — глаза в глаза — де́вица-красавица.
Побежала девка домой, рассказала встречному-поперечному про такое чудо.
Пошли все на реку, да только никого не нашли. И речка пропала — не то под землю ушла, не то высохла.
А как вернулись домой — видят: стоит девица-красавица.
— Я, — говорит, — помогать вам пришла. Свадебные пироги печь буду.
Замесила тесто круто, слепила двух голубков и посадила в печь.
— Угадайте-ка, хозяева, что с этими голубками будет?
— А что будет? Съедим их — и все тут.
— Нет, не угадали.
Открыла девица печь, и вылетели оттуда голубь с голубкою. Сели на оконце и заворковали. Говорит голубка голубю:
— Что ж ты — забыл, как была я овечкою, а ты пастухом?
— Забыл, забыл.
— Что ж ты — забыл, как была я часовнею, а ты дьячком?
— Забыл, забыл.
— Что ж ты — забыл, как была я речкою, а ты окуньком?
— Забыл, забыл.
— Коротка же у тебя память, голубок, да вот так же забыл и Василису мил дружок.
Услыхал эти слова Иванушка и все припомнил. Взял он Василису Премудрую за руки белые и говорит отцу с матерью:
— Вот, дорогие родители, жена моя верная. А другой мне не надобно.
— Ну, коли есть у тебя жена, так и живи с ней.
Новую невесту одарили и домой отпустили. А Иван, сын охотницкий, с Василисою Премудрою стали жить, поживать, добра наживать, лиха избывать.
Две доли
Жили на деревне два брата — одного отца сыны, одной матери — отрада.
Были мальцами — дружили, были юнцами — дружили, а как выросли да оженились, тут и пошло дело врозь.
Старший-то взял жену бедную, а младший богатую.
Вот и стали жены ссориться да вздорить.
Большуха говорит: «Мой-то в дому старшой, так, значит, и верх мой. Я по ем главная».
А меньшуха — наперекор ей: «Нет! Мой верх. Наш тятенька на селе первый человек. Моя окрута в три сундука не лезет, а твоей окрутки и на коробочек не станет!»
Да так с утра до вечера и с вечера до утра.
Глядели-глядели на них братья и порешили разойтись от греха.
Разделили они отцовское добро и зажили каждый своим домом.
Поровну разделились, а доля им неровная выпала.
У старшего брата что ни год дети рожаются, а хозяйство все плоше да хуже идет. До того дошло, что совсем разорился. В дому пусто, в клети пусто, а мошна — пустей пустого и легче ветру. Только на сердце тяжело.
Пока хлеб да деньги были — на детей глядя радовался, а как обеднял — и детям не рад.
А у меньшо́го брата всей семьи — сам да хозяйка, и добра девать некуда. Сундуки набиты, клети полны, анбары ломятся.
Вот и надумал старшо́й брат сходить к меньшо́му — поклониться.
Сходил, поклонился.
— Так и так, — говорит, — помоги в бедности.
А тот не слушает.
— Живи, как сам знаешь. Этого и от веку не бывало, чтобы меньшой старшому хозяйство справлял.
Делать нечего. Ушел бедный брат, а немного погодя опять приходит.
— Одолжи, — просит, — хоть лошадей на один денек, пахать не на чем.
Богатый рукой махнул.
— Ладно уж, — говорит. — Сходи на поле, возьми на один день. Да смотри — не спорть!
Пошел бедный на поле. Смотрит: какие-то люди на братниных лошадях землю пашут.
Он к ним.
— Стой! — кричит. — Сказывайте, что вы за люди?
— А ты что за спрос?
— А то, что это моего брата лошади!
Тут один человек — постарше, придержал лошадь и отзывается:
— Нам ли не знать? Оттого и лошадки-то евонные, что мы на них пашем. Я ведь кто? Я твоего брата Счастье. Он пьет, гуляет, ничего не знает, а мы на него работаем — и днем, и ночью, и в буден день, и в праздник.
— Ишь ты! А куда ж мое-то Счастье подевалось? Век живу, а в глаза его не видал.
— А твое Счастье во, под кустом лежит, ночью спит, а днем досыпает.
«Ладно, — думает мужик, — доберусь я до тебя!»
Пошел он, вырезал большую палку, подкрался к своему Счастью и вытянул его по боку изо всей силушки.
Проснулось Счастье, потерло бок и спрашивает:
— Ты чего дерешься?
— А ты чего спишь? Еще и не так прибью, ленивое! Люди добрые землю пашут, а оно — знай себе — под кустом валяется.
— А ты, небось, хочешь, чтобы я на тебя да на твою семью пахало? И не думай!
— Что ж? Так и будешь от веку до веку лежать-полеживать? Ведь эдак мне с голоду помирать придется.
— Зачем помирать. Коли хочешь, чтобы я тебе помочь делало, брось крестьянство да ступай в город. А то я к деревенской работе непривычное: я — Счастье городское, торговое, хитрое.
— Да что ж ты мне в городе начинать прикажешь?
— Сказано тебе — торгуй!
— Торгуй! Было бы на что! Мне есть нечего, а не то что в торг пускаться.
— Эвона! Сними со своей бабы старый сарафан да продай. Вот те и начало! На те деньги купи новый сарафан, и тот продай. А уж я стану тебе помогать: ни на шаг прочь не отойду.
— Ну, ладно, так и сделаю. Только ты смотри — не обмани.
— Ты-то не струсь. А я не обману.
С тем и разошлись.
А поутру говорит бедный
