более комфортным образом, нежели те, что я видел на территории генерала Крыжановского. При их возведении применялось не дерево, из-за которого, между прочим, разводилось множество насекомых, доставлявших бесконечные муки путешественникам, – здесь больше использовался цемент. Печки тоже отличались в лучшую сторону, как и сами комнаты ожидания, меблированные диванами с восточными коврами, где мы могли отдохнуть и насладиться долгожданным затишьем в той войне, которую вели против нас полчища клопов.
Тут ко мне подошел Назар с печальной миной.
– Банки лопнули, – объявил он.
Оказалось, что содержимое банок с маринованными огурцами обратилось в лед, отчего стекло изнутри разорвало. Проинспектировав наш багаж, я выяснил, что это случилось со всеми стеклянными сосудами, и теперь их надлежало выбросить. Ущерб, нанесенный морозом, был особенно удивителен на фоне предпринятых нами мер предосторожности – все банки перед отъездом мы тщательно завернули в шерстяную ткань и уложили в деревянные ящики, накрыв их толстым слоем сена.
Татарские ямщики в регионе, находившемся под управлением генерала Кауфмана, еще меньше заботились о безопасности своих пассажиров, чем их собратья в Оренбургской губернии. Там, где позволяла дорога, ямщик непременно пускал упряжку в галоп, не переходя на рысь ни на одну минуту, что создавало реальную угрозу нашим костям. На каждой станции висело объявление о штрафе для проезжающих размером в сорок рублей на тот случай, если они заставят своего ямщика превысить установленную норму проезда, составлявшую десять верст за один час, и, как следствие, причинят возможный вред лошадям. Я не мог избавиться от мысли о том, что российская администрация в Азии больше заботится о лошадях, чем о безопасности путников, поскольку для ямщиков никаких штрафов не существовало. Если говорить коротко, я за ущерб лошадям должен был заплатить сорок рублей, тогда как ямщик мог сломать мне шею безвозмездно.
На следующей станции Назар, выскочивший из саней, чтобы заказать свежую упряжку, быстро вернулся и уведомил меня об отсутствии лошадей на конюшне. Порасспросив проезжающих, я выяснил, что взявший на себя поставку лошадей откупщик разорился. Тягловые животные, которые не получали должного ухода зимой даже в хорошие времена, теперь голодали; некоторые из них околели, оставшихся же забрали за долги кредиторы. В результате вместо трех свежих лошадей мы получили тройку огромных верблюдов. Мне казалось, что с нашим крошечным транспортным средством управился бы и один такой четвероногий гигант; но нет! В подорожной было написано: предъявитель должен получить именно трех лошадей, и указанного количества требовалось придерживаться неукоснительно, – во всяком случае так объяснил мне происходящее Назар.
Эти три громадины вкупе с привязанными к ним нашими маленькими санями представляли собой весьма необычное зрелище. За свою жизнь я перепробовал много различных способов передвижения – от воздушных шаров до велосипедов, от волов и каноэ до коров, верблюдов и осликов; на Востоке я путешествовал даже в почтенном паланкине наших бабушек и дедушек, однако ни разу еще не доводилось мне перемещаться в манере столь комичной.
На верблюде по центру восседал татарин. Его головной убор привлек бы внимание, даже если весь остальной костюм был бы непримечателен, поскольку большая черная шапка, напоминавшая перевернутое угольное ведерко, венчалась торчавшим из нее протуберанцем, похожим на рог, и вся эта конструкция придавала краснолицему наезднику отчасти дьявольское выражение. Белый мех внутри его овчинной шапки тоже создавал замечательный эффект, контрастируя с пламенеющим ликом взбудораженного предстоящей дорогой татарина. Сменив обычный в таких случаях кнут на казачью нагайку, он погонял свою неуклюжую упряжку скорее резкими выкриками, нежели манипуляциями с плетью, из-за чего редко мог добиться от ленивых животных скорости, превышавшей четыре пройденные мили за один час.
Внезапно верблюд в центре остановился, и наездник резко спешился головой в снег. К счастью, падение осталось без последствий; ловкий татарин ничего себе не сломал и через минуту снова оказался в седле, переставив своих верблюдов в упряжке – одного он поместил впереди в качестве вожака, а двое других заняли позицию коренников. Некоторое время мы продвигались вполне успешно, но потом наш локомотив получил порцию плетей, которую он счел не вполне уместной, и выразил свое несогласие с подобным обхождением, просто-напросто улегшись на снег. В дело пошли уговоры и увещания; верблюду были обещаны теплейшее на земле стойло и вкуснейшая на свете вода, ежели он поднимется на ноги. Однако на все это животное отвечало полнейшим отказом, пока исходивший от снега холод не принудил его встать.
Дальше мы ехали еще медленней, чем прежде. Вожатый наш опасался уже использовать нагайку, дабы не вызвать к жизни новое проявление дурного характера со стороны несговорчивого зверя, и ограничивал себя пощелкиванием плетью в воздухе. Звуки этой процедуры достигали ушей вожака, решившего, возможно, что бичеванию подвергаются его сотоварищи. Так или иначе, но, видимо, это доставило ему некоторое удовольствие, поскольку, явно ускорив шаг, он принудил идущих за ним собратьев поднажать, и после долгого утомительного перехода мы наконец прибыли в пункт назначения.
Местность вокруг стала менять свой облик: из-под снега тут и там проглядывали пестрые травяные участки. Киргизы старались воспользоваться улучшением погоды, и повсюду можно было видеть сотни лошадей, щипавших все, до чего они могли добраться. Способность этих животных выживать в зимние месяцы поистине удивительна, ведь кочевники практически не кормят свои табуны и весь рацион у них – это лишь чахлая растительность, добываемая из-под снега. Временами поголовье этих бедняг сокращается на тысячи. Татарин, считавший себя богатым еще вчера, спустя какую-нибудь неделю может стать нищим. Это случается из-за частых снежных бурь, когда ртуть в термометре опускается временами до сорока – пятидесяти градусов ниже нуля по Фаренгейту; однако еще чаще причиной тому служат внезапные оттепели, длящиеся всего несколько часов. Они способны опустошить целые районы. Степь покрывается непроницаемой коркой льда, и лошади просто погибают от голода, будучи не в силах добыть траву из-под этого панциря, который невозможно разгрести копытами, как снег. Нигде в мире не встречал я лошадей столь же выносливых, как эти небольшие обитатели киргизских степей, похожие на древних спартанцев, превосходивших в силе все другие народы – с той единственной разницей, что роль жестоких родителей, избавлявшихся от своего болезненного потомства, здесь взяла на себя природа, уничтожающая слабых жеребят.
Даже в самые холодные зимы киргизы оставляют свои табуны в чистом поле. Поить их они тоже не считают необходимым – те перебиваются, поедая снег. Ближе к весне ребра несчастных животных буквально торчат наружу; но едва сходит снег и на его месте начинает стремительно пробиваться свежая растительность, лошади быстро откармливаются, набирая силу, позволяющую им совершать переходы, которые у нас в Англии
