Макарович погиб? Погиб. Так будьте добры господа служивые расследовать, а то местные, что в Гати полицейские, все Петрова боятся. А мы с вами сразу и показания дадим. Думается мне, что Петрова быстро прижмут. Свидетелей ведь тьма-тьмущая. Кто-то из горожан точно расскажет, как Петров семейное гнездо Астафьевых жёг и умертвить нас хотел. Надо только надавить на тех людей, кои с Петровым в дом Астафьевых приходили.
— Складно глаголите, сударь. Да только не всё так просто в нашем государстве. Далеки мы ещё от царствия небесного на нашей грешной земле. Петров всем будет рот затыкать: кому силой, а кому деньгами и угрозами. Трупы он все спрячет и скажет, что эти люди вовсе не погибли, а пропали не пойми где. А нас с вами, Андрей, он наречёт гнусными лжецами. У вас вон даже документов никаких нет, удостоверяющих личность. С полицией же Петров всё решит деньгами. Не станут служивые ничего делать. Дурачками прикинутся и скажут, что особняк сам сгорел, а вместе с ним и Илья Макарович с Потапом. Да и автомобиль мы сами с вами подожгли, дабы правдивее звучало наше обвинение в адрес Петрова.
— Попробовать всё же стоит.
— Возможно. Но надо обязательно всё обговорить со Всеволодом, иначе он нас до конца жизни не простит. А он, к сожалению, как и подавляющее большинство дворян, считает, что нельзя втягивать третьего в кровавую вражду двух семейств. Дескать, позор это. Самим надо справляться.
— Хм. Выходит, что ежели, к примеру, полиция отправит Петрова в застенки, то на Астафьевых падёт презрение дворянского сообщества?
— Именно так, — тяжело вздохнул Кантов и повязал грязную тряпицу вокруг щиколотки, облепленной горько пахнущей травой. — Это как с дуэлью. Вы можете бросить вызов обидчику, а можете попробовать по закону стребовать с него ответ. Как-то так…
Хреново. И старуха поддержала мой вывод громким храпом, от которого с потолка посыпалась пыль и паутина. Благо, что на моей родной Земле в аналогичные годы не царили такие же первобытные нравы. Нет, дуэли-то случались, но чтобы вот так — семья на семью… Кстати!
— Лука Анатольевич, а разве то, что младший Астафьев сейчас в темнице не развязывает нам руки? Полиция ведь уже втянута.
— Да, это меняет дело, — только сейчас сообразил семинарист и задумчиво наморщил лоб. — Однако всё равно последнее слово должно остаться за Всеволодом. Как он решит, так и поступим.
— Он-то решит, — мрачно протянул я, зная характер старшего Астафьева. — Ладно, будем надеяться, что Всеволод поступит правильно. А пока давайте укладываться, сударь.
Я затушил сердито зашипевшую свечу и выбрал себе одну из двух лавок, которые сходились уголком, собственно, в углу комнаты. Мы с Лукой легли друг к другу головами, дабы никто из нас не нюхал ноги. А то они сейчас пахли так, что небесам тошно было. А в хате и так хватало мешающих здоровому сну факторов. Храпела бабка, каркала ворона, да ещё и мыши где-то за печкой стали пищать так, словно у них там оргия началась. Благо полиция нравов в лице кота расшугала нарушителей. Полная тишина, конечно, не воцарилась, для этого коту ещё бабке нужно было бы горло перегрызть и вороне шею свернуть, однако я всё-таки сумел заснуть.
Утро же для меня наступило, когда за мутным окном едва-едва забрезжил серый рассвет.
— Вставайте, сони! — загрохотал в халупе голос Агафьи Никитичны. — Пора и честь знать! Идите уже отседова.
— Доброе утро, любезная, — хмуро произнёс я, принял сидячее положение и стал протирать сонные глаза.
— Сейчас, сейчас уйдём, — промычал Лука и прикрыл зевок ладонью, украшенной серыми грязевыми разводами.
— Идите. Делов у меня ещё куча, а вы мешаете, — проворчала старуха и стала растапливать печь, потухшую за ночь.
— Вот вам наша благодарность, — положил на стол серебряный рубль семинарист и вышел из хаты, пустив внутрь промозглый воздух.
Я зябко поёжился и сказал бабке:
— Ну, стало быть, спасибо за ваше доброе сердце. Не оставили ночевать в лесу.
— Иди-иди. Только спички подай.
Моя рука потянулась к коробочке, лежащей на подоконнике, а глаза заприметили красовавшийся рядом с ней вырезанный из дерева круглый амулет на простой бечёвке. На нём был выжжен набор славянских рун.
— Понравилась вещица? — заметила мой интерес Агафья Никитична. — Так бери. Дарю. Тебе он в самый раз подойдёт.
— Что значит «подойдёт»? — вопросительно изогнул я бровь и передал бабке спички. Амулет трогать не стал.
— А нет в тебе почтения ни к богу, ни к чёрту, потому и амулет этот тебе в самый раз будет, — криво усмехнулась бабка и снова отвернулась к печке.
— Спасибо, конечно, но я, пожалуй, пас. Всего доброго.
Развернулся, отворил дверь и тут меня догнал голос старухи:
— Обожди. На вот. В дороге пожуёте, а то, небось, оголодали.
— Благодарю, — взял я из её рук небольшой узелок. Потом, если что, выкину.
— А вот теперь ступай.
Я вышел из дома, махнул шмыгающему носом Луке и двинулся в сторону моста.
— Сударь, я тут поразмыслил, — начал семинарист, — не по-христиански это оставлять тело Ильи Макаровича.
— Предлагаете вытащить его и предать земле? Не получится. Особняк наверняка сгорел дотла. Пламя-то какое было! И ночью, как назло, дождь решил взять передышку. Так что тело Астафьева надёжно погребено под останками дома. К тому же Петров, скорее всего, поставил где-то рядом с особняком своего наблюдателя, дабы тот доложил, ежели мы появимся. Я, конечно, могу попробовать вступить с людьми Петрова в схватку, поскольку на удивление хорошо себя чувствую. Мой дар уже восстановился, хотя ещё вчера мне казалось, что несколько дней магия точно не будет откликаться на мой зов. Но стоит ли рисковать? Тех, кого мне пришлось прибить вчера, можно списать на вынужденную самооборону, а сегодняшние смерти — уже не знаю. Нам же ничего не мешает уйти. А люди Петрова вполне могут рискнуть вступить со мной в схватку, не взирая на то, что они уже явно понимают какая высокая ступень у моего дара.
— Верно говорите, сударь, — тяжело вздохнул семинарист и вдруг сощурил глаза, глядя на кусты, растущие чуть впереди около тропинки. — Чего это там? Птица, что ли, запуталась?
— Да пакет какой-то… — бросил я и тут же подумал: какой, блин, пакет? Это другой мир. Тут их нет. Присмотрелся к застрявшей в
