уж наоборот… — многозначительно недоговорил Лука, но в хату всё-таки вошёл, когда бабка посторонилась.
Внутри пахло травами, деревом и пыльными шкурами, которые разлеглись на утоптанном земляном полу. А от печи шло живое тепло. Сразу же захотелось залезть на неё и задёрнуть сальную занавеску, но старуха указала нам на отполированную множеством задов лавку и прохрипела:
— Жрать хотите?
— Попить бы чего, — произнёс я, не имея никакого желания есть еду, приготовленную узловатыми пальцами с цыпками и грязью под ногтями.
— Отвар у меня имеется травяной. Сейчас угощу вас, блуждальцы, — сказала бабка, запалила примус и поставила на него закопчённый чайник.
— Что-то я в вашем жилище не вижу икон, — неодобрительно протянул Лука и глянул на единственный стул, словно проверял не человеческой ли кожей он обит. Но тот был совершенно обычным: деревянным, с потёртой спинкой.
— А зачем они мне? Чтобы осуждающе пялились со стен? Для того у меня Черныш имеется. Вон он как глядит своими глазищами, — пробурчала старуха и поставила на стол две помятые алюминиевые кружки. А кот и правда весьма осуждающе поглядывал на бабку, точно говорил: на кой шут ты пустила в дом этих двуногих? Не дай бог, они нас обожрут. На меня же он особо не поглядывал, хотя обычно животные плохо реагировали на мою ауру смерти.
— А чего вы даже распятие-то не повесили? — не унимался Лука.
— Чтобы я, трапезничая, на распятого человека глядела? Хороша забава.
— Он был не просто человеком, а богочеловеком! — выдал семинарист и от возмущения аж подпрыгнул на лавке.
— А был ли он? Чего нынче-то не появляются боголюди? — насмешливо просипела старуха и сняла чайник с примуса.
Лука запыхтел, как паровоз, и разинул рот, дабы прочитать бабке проповедь, но я цапнул его за запястье и тихонько поговорил:
— Сударь, вы в самом деле собираетесь устроить теологический диспут с полуграмотной лесной старухой? Так вы вскоре бобрам будете доказывать, что они живут не по-христиански и надо бы им не плотины строить, а церкви. Не поймёт старушка ничего. Её уже не исправить. Только зазря будете воздух сотрясать да нервы тратить.
— Вы правы, Андрей, — нехотя проронил семинарист и замолчал, бросая на бабку мрачные взгляды.
А та разлила настой по кружкам и спросила:
— Так чего вы по лесу шатались?
— Путь хотели сократить, да вот заблудились, — соврал я, подошёл к столу и взял обе кружки. Одну оставил себе, а другую поставил на лавку около Луки. А тот задрал штанину и стал массировать опухшую щиколотку. — А вы чего в одиночестве в лесу живете?
— А мне тошно среди людей. Не могу с ними ужиться, — неожиданно призналась бабка, встала на цыпочки и сорвала с верёвки пучок трав. Они во множестве сушились под закопчённым потолком.
— Ясное дело, с таким-то скверным характером, — пробурчал себе под нос семинарист, морщась от боли в ноге.
— И давно вы тут живете?
— Хватает, — уклончиво ответила старуха и протянула мне травы. — На, передай рыжему. Пущай пожуёт их, к опухоли приложит да вот этой тряпицей обмотает. Тада к утру уже всё заживёт.
— Не надо мне ничего. Сам справлюсь, — отказался Лука, сверкнув глазами.
— Сударь, — снова зашептал я, склонившись над парнем, — вы ведёте себя, точно дитё малое. Ежели есть хоть капля надежды на то, что с помощью этой травки ваша опухоль уйдёт, то ей надо воспользоваться. Иначе как вы с одной ногой? У меня нет столько сил, дабы постоянно служить вашим костылём.
Семинарист тяжело вздохнул, взял травы, закрыл глаза и стал практически неразборчиво читать молитву. Бабка в это время с кривой улыбкой глядела на него. А я опасливо пригубил душистый травяной настой и спросил у неё:
— А имя-то у вас есть, уважаемая?
— Есть. Как же ему не быть? Агафья Никитична я.
— Андрей, — представился я и снова сделал глоток. Настой оказался весьма и весьма хорош. От него аж перестали чесаться все мои царапины и ссадины. — Агафья Никитична, а не знали ли вы отшельницу? Тут где-то она жила, но по тому году сгорела вместе с домом.
— Доводилось мне с ней видеться, — сказала старуха и с кряхтением залезла на печку, сверкнув грязными растрескавшимися пятками. — Вы када спать задумаете, то на лавки ложитесь, да свечу затушите.
— Хорошо. А вы в конце лета не видели никакого пожара? Взрыва? Или может… пентаграммы? Женские крики?
— Странные вопросы ты задаёшь, — удивилась бабка и задёрнула занавеску, видимо, намекая, что уже устала от моих вопросов.
Подозрительная она, конечно. Но имеет ли эта старуха какое-то отношение к моему переносу в этот мир? Хрен её знает. На первый взгляд — просто бабка, ушедшая в лес по причине своей неуживчивости. Я, конечно, не специалист, но мне думается, что в Империи полно таких лесных жителей. Тем более тут до города — рукой подать. Она поди туда каждую неделю ходит и покупает, что ей надобно, посему, можно сказать, что она не особо-то и отшельница.
— Андрей, и правда, что за странные у вас вопросы? — подал голос семинарист, который уже то ли освятил траву, то ли очистил её. Я в религиозных обрядах не силён.
— Да я пытался понять, была ли погибшая в том году отшельница ведьмой? Ведь являйся она таковой, то непременно устраивала бы какие-то шабаши с пентаграммами и огромными кострами? — попытался я отбрехаться и ловко перевёл разговор, кивнув на траву: — Вы, сударь, давайте-давайте, жуйте и к ноге прикладывайте.
— Успеется, сударь, — проронил вдруг помрачневший парень и поднял кружку с травяным настоем: — Помянем Илью Макаровича чем бог послал в лице этой… этой заблудшей старушки.
Мы сделали по несколько глотков, а затем Лука в тягостной тишине принялся пихать в рот траву и старательно жевать её. В эти секунды он напоминал бешеную гигантскую рыжую белку с раздувшимися щеками и текущей из уголка рта зелёной слюной.
И пока семинарист занимался травмированной ногой, я уселся на лавку подле него и зашептал:
— У меня вот какое предложение, Лука Анатольевич. Надо нам поутру к дороге выйти, что на Петроград ведёт. Авось кто-то до столицы нас и довезёт. А уже там пойдём в полицию. Будем справедливость искать. Нападение на особняк Астафьевых было? Было. Илья
