вы испанцы, а Инквизиция воспитывала Испанию таким же способом! Эта болезнь у нас в крови!
Вернемся же снова к нашим событиям. Факундо с победой вошел в Тукуман и через несколько дней возвратился в Ла-Риоху, не совершив примечательных жестокостей и не наложив контрибуций только потому, что конституционный порядок, введенный Ривадавиа, воспитал общественное сознание, которое невозможно было сломить одним ударом.
Факундо возвращается в Ла-Риоху врагом президентского правления. Естественно, генерал сам не понимал и не умел объяснить причины своей вражды к нему. «Я не федералист,— говорил он всегда,— что я, дурак?» «Знаете,— однажды сказал он дону Далмасио Велесу[267],— за что я сражаюсь? Вот за что!»—и он показал унцию золота. Лгал Факундо.
Говорил он и такое: «Губернатор Сан-Хуана Карриль[268] выказал мне свое пренебрежение, не придав значения рекомендации, что я дал Карите, и поэтому я стал действовать против конгресса». И опять он лгал.
Противники Факундо утверждали иное: «Ему принадлежало много акций Монетного двора, который было предложено национальному правительству купить за 300 000 песо. Ривадавиа отклонил эту скандальную воровскую сделку, и потому Факундо стал его врагом». Это достоверно, но все-таки причина была в ином.
Говорят, Кирога уступил уговорам Бустоса и Ибарры, встав в ряды оппозиции, но существует документ, утверждающий обратное. В письме к генералу Ламадриду в 1832 году он писал: «Когда я получил приглашение от этих ничтожных подлецов Бустоса и Ибарры, я презрел его, ибо не считал их способными успешно противостоять деспоту Президенту дону Бернардино Ривадавиа; но, получив уверения от адъютанта покойного Бустоса, полковника дона Мануэля дель Кастильо, что вы будете участвовать в этом деле и заинтересованы в нем больше всех, я, не колеблясь ни единой минуты, решил, не вступая ни в какие соглашения, рассчитывать единственно на вашу шпагу в ожидании счастливой развязки... Каково же было мое разочарование!., и т. д.».
Он не был федералистом, да и как он мог быть им? Разве невежественный сельский каудильо может решать, какая форма правления наиболее пригодна для Республики? И разве чем меньше образован человек, тем более он способен судить о самых неотложных вопросах высокой политики? И именно такие мыслители, как Лопес, Ибарра, Факундо, со своими историческими, социальными, географическими, философскими, юридическими представлениями должны были решать проблему общественного устройства, подходящего для государства?! О! Довольно пустословия и бессмысленных упреков в неосмотрительности! Факундо восстал против правительства, пославшего его в Тукуман, по той же причине, что и против Альдао, который послал его в Ла-Риоху. Он почувствовал себя сильным, готовым действовать; его подталкивал слепой, неосознанный инстинкт, и он слушался лишь его; это полководец пампы, злой гаучо, враг гражданского правосудия, гражданских порядков, враг просвещенных людей, враг учености, фрака, одним словом — враг города. Миссия разрушителя была предначертана ему Свыше, и он не мог от нее отказаться.
Все осложнило одно необычное обстоятельство. В Буэнос-Айресе, морском порте, городе, где жило шестнадцать тысяч иностранцев, правительство предложило предоставить им свободу вероисповедания, и наиболее просвещенная часть духовенства поддержала и одобрила этот закон; к тому времени монастыри действовали согласно введенному регламенту, а священники платили налог. В Буэнос-Айресе постановление не вызвало шума, мнения по этому вопросу совпадали, необходимость таких мер была очевидна. Вопрос свободы вероисповедания в Америке — вопрос политики и экономики. Кто выступает за свободу культа, выступает за европейскую иммиграцию и города европейского типа. В Буэнос-Айресе не произвело большого впечатления и то, что Росас не отважился тогда отменить подобные установления, хотя его бездействие выглядело абсурдом.
Однако для глубинки нововведение имело иной смысл: в провинциях это был вопрос религии, вечного спасения или вечного проклятия — вообразите, как приняла подобную реформу Кордова! В Кордове подняла голову инквизиция, в Сан-Хуане вспыхнул католический мятеж — католической называлась партия, противостоящая либертинам[269]. После подавления мятежа в Сан-Хуане распространилось известие, что у стен города появился Факундо с черным знаменем — его пересекал кроваво- красный крест, окруженный надписью: Религия или смерть!
Помнит ли читатель то место, что я выписал из одной рукописи: Факундо никогда не исповедовался, не слушал мессу, не молился и сам говорил, что ни во что не верит? Так вот: партийный дух нашептал одному известному предсказателю объявить Кирогу Посланцем Божьим и призвать толпу встать под его знамена. Когда у того самого священника открылись глаза на происходящее и он отказался от участия в преступном крестовом походе, к которому сам призывал, Факундо больше всего жалел, что священник ускользнул из его рук и он не может всыпать ему шестьсот плетей.
Когда Кирога вступает в Сан-Хуан, хозяева города, те, кто не бежал, священники, довольные неожиданной поддержкой, организуют ему встречу, выстроившись вдоль улицы в длинные ряды. Факундо проезжает мимо, не обращая на них внимания, те в смущении следуют за ним на расстоянии, униженно переглядываются, пока не оказываются в центре загона для лошадей, на засеянном клевером поле,— вот жилище, которое пастуший генерал, этот современный гиксос[270], предпочитает богато убранным городским домам. Негритянка, нянчившая его в детстве, появляется поглядеть на своего Факундо, он сажает ее рядом, сердечно беседует с ней, священники же и отцы города стоят перед ним и не удостаиваются ни единого слова — ни «здравствуйте», ни «до свидания».
Католикам следовало бы хоть немного задуматься, почему они столь неожиданно получили помощь и нужна ли она им. Несколько дней спустя, узнав, что священник церкви Консепсьон — либертин, Факундо отдает приказ об аресте, по дороге над ним издеваются, затем его заковывают в кандалы и велят готовиться к смерти. Мои чилийские читатели должны знать, что в то время в Сан-Хуане были священнослужители-либертины — приходские священники, духовники, монахи, поддерживавшие президентскую партию. Среди прочих весьма известный в Сантьяго клирик Сентено и еще шесть других с наибольшим рвением участвовали в церковной реформе. Чтобы оправдать лозунг на своем знамени, Факундо необходимо было что-то сделать для религии. С этим похвальным намерением он пишет одному священнику, своему стороннику, записку, испрашивая совета относительно принятого им решения перестрелять городские власти, которые до сих пор не издали указа о восстановлении льгот церкви.
Наш добрый клирик, не отдававший себе отчета, что значит совершить преступление именем бога, по крайней мере хотел соблюсти порядок в изъятии благ и добился, чтобы им было направлено официальное извещение с прошением или приказом поступить так-то и так-то.
Существовал ли религиозный вопрос в Аргентинской Республике? Я категорически отрицал бы это, если бы не знал, что чем более варварским, а потому чем более неверующим является народ, тем сильнее
