***
С понедельника началось вышеупомянутое слово на букву «ф».
— Наташ, хочешь, сходим вместе погулять? — поинтересовался мой бордовощёкий одногруппник по имени Костя Сергеев.
Мы, бывало, мило общались, обсуждая учёбу и домашки, но я, кажется, чётко провела границы, что шуры-муры — ни-ни.
А тут он ко мне — бац! — и решил подкатить.
— Ты меня, конечно, извини, но я только-только пережила болезненное расставание с чуваком, которого зовут так же, как тебя. Поэтому от имени «Костя» во мне бурлит агрессия и желание кого-нибудь замочить, — ответила я.
— О… — ещё больше покраснел мой собеседник, но внял словам и отстал.
Однако радовалась отсутствию назойливых кавалеров я недолго.
В этот же день, после третьей пары, меня на лестнице выловил Костя. Не одногруппник, а который козёл.
— Наташа! Наташа! Надо поговорить, — схватил он меня за руку.
Выглядел Костя неважно. Даже несмотря на то, что побрился и надел свежий костюм. Будто на деловую встречу отправился, а не на выяснение отношений со мной.
Именно сейчас, глядя ему прямо в лицо, я заметила, что он постарел. И дело даже не в седине и не в синих кругах под глазами. Просто человек сдал. Утратил какой-то свой шарм, что ли…
— У меня сейчас начнётся ещё одна пара, — ответила я и дёрнула руку.
Не отпустил.
Прозвенел первый звонок на пару.
— Умоляю, выслушай, — Костя смотрел на меня обречённым молящим взглядом. — Я прошу прощения за всё. За свою невнимательность к твоим интересам, за мою маму, за мои косяки… Умоляю, дай мне шанс всё исправить? Я так больше не могу. Я не смогу без тебя. Что мне сделать, чтобы ты хотя бы не гнала меня?
— А смысл? Чтобы ты принёс очередное дерьмо в мою жизнь? — вопросом на вопрос ответила я.
Прозвенел второй звонок. Лестничный пролёт и коридоры опустели.
Пока воздух вокруг звенел, мы стояли и ждали, а потом…
Вместо того, чтобы рассыпаться в обещаниях, Костя предпринял отчаянный шаг: схватил меня в объятия и попытался поцеловать.
А я что? — перешла в защиту, естественно.
— Нет! Не отталкивай! Наташа! — почти кричал он.
— Не смей ко мне больше прикасаться! — завизжала я. — Я ни за что больше не буду с тобой! Проваливай! Знать тебя больше не хочу!
Костя отшатнулся, опустил руки, затем схватился за сердце, скривился, сдавленно простонал и упал без чувств на ступеньки лестницы, ведущей вверх.
Глава 22. Расстрига окаяннаяМне уже доводилось видеть смерть. Грудная клетка, в которой не бьётся сердце, замирает и становится какой-то впалой, что ли…
Костя лежал на ступеньках побелевший, будто из него выкачали всю кровь. А я стояла в ступоре и не знала, что делать. Как помочь?
Может быть, Костя умер? Может быть, он был прав, что смерть ходит где-то рядом, и на этот раз она вместо меня забрала его? Стало быть, злой рок существует?
И не говорите мне, что это глупости, пока сами не побывали в подобной ситуации. Человек в момент надлома готов поверить во что угодно.
Я сказала Косте, что больше не хочу его знать, а всё вышло слишком буквально. Нет более прочного способа уйти из жизни дорогого тебе человека, чем смерть.
Если Костя умрёт, что станет со мной? Я много раз представляла себе, как мы с ним ругаемся и выясняем отношения, но чтобы он исчез навсегда — нет.
Такая вот любовь-расстрига. Вроде и простить не могу, но всё ещё люблю. А времени на обиды нет! Если Кости не станет, мы так и не поговорим, не помиримся. Не станет ещё одного человека, который меня любил и которого любила я.
«Боженька, пожалуйста! Пусть он будет жив! Только пусть выживет… Я не готова его потерять», — мысленно взмолилась я.
В ответ мне послышался только гул пустого коридора и чьи-то торопливые шаги снизу…
Это торопился на пару Костя Сергеев, мой одногруппник.
— Умоляю, помоги! Ему стало плохо… — сдавленно проблеяла я.
Парень бросился к лежащему на ступеньках Косте, на ходу крикнув мне:
— Звони в скорую! Быстро!
Дрожащими вспотевшими пальцами я трижды промахивалась мимо нужных кнопок, но всё-таки дозвонилась до скорой.
Костя Сергеев, не оглядываясь на меня и ни на что не отвлекаясь, делал Косте непрямой массаж сердца и искусственное дыхание до самого приезда скорой.
Я, заметив у крыльца белую машину с красной полоской, побежала вниз встречать медиков, чтобы показать им дорогу.
Лишь бы успеть…
Костю погрузили на носилки. В больницу я поехала с ним.
Пока врачи колдовали над Костиным телом и бросались страшными фразами типа «пульса нет», «зрачки не реагируют», я вела переговоры сама с собой.
А что если вселенная услышала мои слова о том, что я ни за что больше не буду с Костей, и решила отнять его у меня? И как теперь забрать все эти сказанные в сердцах слова обратно? Раз Костя так нужен мне живым, готова ли я простить его прямо сейчас?
«Я люблю Костю. Верните его, пожалуйста…» — обратилась я к создателю и целой вселенной.
Перед лицом смерти обиды померкли. Я держала Костю за руку, прохладную, словно он замёрз на морозе, и плакала.
Сегодня я получила от жизни жестокий урок, что нельзя разбрасываться громкими острыми словами.
Кажется, кто-то из поэтов говорил, что словом можно убить. Уж теперь-то я знаю: да, можно.
— Вы родственница? — поинтересовались у меня.
— Жена, — еле ворочая окостеневшим языком, ответила я.
Машина мчалась, включив сирену, и за всю дорогу не притормозила ни разу.
Судя по тому, что на Костю навесили каких-то трубок и проводили над ним малопонятные мне манипуляции, шанс, что он выкарабкается, был.
А по прибытии Костю на каталке увезли куда-то, куда посетителям путь закрыт.
Всё, что мне оставалось, — это ждать новостей в холле больницы.
Я следила взглядом за снующими туда-сюда медиками, не очень-то надеясь, что о состоянии Кости мне сообщат быстро.
Светлане Изверговне я звонить не стала. Вообще никому не звонила и ничего не сообщала. Ибо вестником смерти быть как-то не моё, а если Костя оклемается, то сам разберётся.
Врач вышел и обвёл взглядом ожидающих.
— С Зориным кто? — спросил он.
— Я! — подняла я руку, как школьница.
По-дурацки, блин… Да неважно. Сейчас мне скажут про Костю. Но почему так быстро? Его же только пять минут назад увезли. Или десять минут…
