16
Дженни Фландерс принимала пациентов у себя дома, в шикарном особняке на дальней стороне Терлоу-сквер, напротив Музея Виктории и Альберта. Комната для консультаций располагалась на первом этаже, прежде – большой гостиной. Теперь все пространство здесь занимали коробки и шаткие стопки книг, словно хозяйка только что въехала или, наоборот, готовилась к переезду.
Шон обратил внимание на хорошую мебель и потертые шелковые ковры, чем-то напоминавшие саму Дженни Фландерс. Она была женщиной средних лет с добрыми голубыми глазами, короткими светлыми волосами, в простом платье бежевых тонов, напоминавшем туго скрученный рулон кашемира. Сидя в кресле напротив высокого светлого окна, она смотрела на Шона в ожидании ответа.
Что его так смущало? Шон пожал плечами. Он чувствовал себя словно под микроскопом – ужасно неуютно.
– Да хотя то, что я просто нахожусь здесь. Жалуюсь на что-то, когда у меня на месте руки и ноги, да и вообще все в порядке. Я очень везучий человек, я это знаю. Я живу такой жизнью, о которой другие мечтают. – Он уселся на диване поудобнее. – Гонщик не следит за ограждениями, он видит только дорогу.
Дженни Фландерс задумалась.
– Значит, так вы себя ощущаете? Гонщиком?
Он уже рассказал ей о возвращении с похорон, но без подробностей.
– Я имею в виду, что ты не фокусируешься на возможных или уже допущенных ошибках. Ты смотришь вперед – туда, где хочешь оказаться.
Она какое-то время молчала. В комнате было тихо, не считая секундной стрелки маленьких часов, которую он услышал только теперь. Тиканье звучало на два тона.
– Случившееся с вами на дороге – это, похоже, что-то серьезное.
– Могло бы быть серьезным. Но меня спас какой-то инстинкт выживания, заставив припарковаться и включить аварийку. Я думал, это была настоящая снежная буря, но когда погуглил, то понял, что это типичный признак мигрени. Эффект снежной бури, дезориентация, странный шум в ушах вроде завывания ветра. Такое случается из-за стресса. А что могло быть более стрессовым для меня, чем похороны Тома, на которых присутствовала моя бывшая жена – она меня ненавидит – и моя дочь – она со мной не разговаривает. Еще я увидел там бывшую подругу Тома – теперь это, по-видимому, ее пожизненная роль, как и роль главной плакальщицы, – так и лезет на рожон. Неудивительно, что у меня возникла эта реакция.
– Лезет на рожон?
– Она бросила мне жестокие слова на похоронах. – Он посмотрел на свои руки. – Она не верит, что это был несчастный случай. Если что-то не соответствует ее представлениям о мире, она этого просто не принимает. Как раз из-за этого она и потеряла работу. Раньше она была полевым биологом и, наверное, если бы могла, то и в этом обвинила бы меня. Простите, но эти часы на самом деле действуют на нервы. Не могли бы вы убрать их из комнаты? Вы словно пытаетесь меня загипнотизировать.
– Часы? – Дженни Фландерс, явно встревоженная, осмотрелась.
– Я их слышу, прислушайтесь. – Теперь и Шон осмотрелся, но нигде не увидел часов. Они оба услышали, как по улице проехал мотоцикл. И когда смолк шум мотора, пропало и тиканье часов. Тело Шона ужасно зудело, и больше всего – руки. Он сложил их на груди, чтобы успокоиться. И вдруг почувствовал вибрацию под пальцами, слабую и ритмичную. Это была секундная стрелка его часов. Возможно, ее он и слышал. Но ведь это безумие. – Теперь стало тихо, – сказал он с улыбкой.
Дженни Фландерс не улыбалась.
– Какой-нибудь аспект дознания имеет для вас особое значение?
Шон медленно выдохнул:
– Об этом можно прочитать онлайн в выпуске «Санди таймс», где размещено мое интервью. О том, как я выжил.
– Я его не читала.
– Почему? Если уж мне придется пересказывать все это на дознании, я не буду делать этого сейчас.
Он уставился на вазу тюльпанов на столе у окна, казалось, готовую упасть под весом шероховатых, испещренных бороздками бутонов. Лепестки были белыми в красных прожилках.
– Все есть в интернете, – сказал он. – Жизнь и смерть каждого, со всеми потрохами. Мой развод, моя работа, мои снимки с женщинами, на лыжах – я с Томом, – тонны картинок. И все, что туда попадает, считается правдой. – Он подался вперед. – Почему вы не подготовились ко встрече со мной?
Она ничего не ответила. А Шон, к своему удивлению, вместо того чтобы вскочить на ноги и уйти, вдруг почувствовал себя ужасно уставшим. Он зевнул, не беспокоясь о том, что это невежливо. Но Дженни Фландерс по-прежнему сидела молча.
– Вы тоже со мной в молчанку играете, да? Надеетесь, я тут взорвусь и разбрызгаю свой мозг на ваш старый ковер? Весьма симпатичный ковер. Он, наверное, у вас давно?
В глубине души Шон поражался своему поведению. Вся его карьера основывалась на связях с людьми, на хороших отношениях со всеми. Его взгляд снова вернулся к чертовым тюльпанам, растопырившимся на весь стол. Сорные, заносчивые цветы. Ему захотелось сбросить их со стола.
– И люди приходят к вам ради этого раз в неделю? С ними все должно быть совсем плохо.
– Вы можете приходить чаще, – сказала Дженни Фландерс, ошарашив его. – Два визита в неделю могут дать результат для начала коллаборации.
– Коллаборации? Слово напоминает вишистскую Францию.
– Это интересная аналогия.
– Ничуть. Иногда сигара – это просто сигара.
Они сидели в молчании, и Шон не был намерен нарушать его первым.
– Меня поразили, – сказала Дженни Фландерс через некоторое время, – ваши слова о Руфи Мотт. Как будто встреча с ней была для вас главным испытанием на похоронах.
Значит, она это заметила. И это было правдой.
– Она очень сердитая женщина.
– Вы давно ее знаете?
– Со студенческих лет. Я, Том, она. И Гейл. – Он повел плечами.
Атмосфера в комнате становилась напряженной. Дженни Фландерс каким-то образом подловила его; он собирался уйти раньше. Он увидел, как она перевела взгляд на его руку, и заметил, что гладит свой безымянный палец, на котором когда-то было кольцо. Он прекратил.
– Простите, но я думал, что пришел сюда затем, чтобы вы дали мне практические советы, как справиться со стрессом на дознании. Меня не привлекает копание в древней истории.
Дженни Фландерс продолжала смотреть на него с тем же пристальным вниманием, впрочем, не лишенным доброты. Но Шон почувствовал, что ему этого мало. И что ее доброта не имела отношения лично к нему.
– Вы понимаете, что мне придется заново пережить все это?
Он уже собирался рассказать ей о своих пальцах, об ознобе, как они снова покалывали, но тут она взглянула на часы.
