— Нашел с кем шутить. Вспомнишь свое имя — постучишь, шутник, — сказал лейтенант.
Сержант с щекастым лоснящимся лицом отвел Ситникова по коридору к двойной металлической двери с массивными гаражными замками. В коридоре не было окон, здесь тускло светили лампы, забранные в решетки, и стоял густой вокзальный запах. Открыв разными ключами двери, сержант сказал: "Заходи", — и, когда Ситников переступил порог камеры, закрыл ее. Ключи в замках, лязгая, повернулись на два оборота.
Вадик оказался в помещении три метра на три, две трети которого занимали деревянные нары. Воздух был плотный и затхлый, пахло немытыми ногами и рыбой. "В этом поселке даже камеры пропитались запахом осетрины", — подумал Вадик, глядя на парня лет двадцати, который, положив ладони под затылок, лежал на нарах, погруженный в агрессивное молчание. Казалось, он напряженно ждет от Вадика какого-нибудь слова или жеста, чтобы вскочить и с кулаками защищать свое достоинство. Оглядев новичка с головы до ног, парень понял, что Ситников не опасен.
— Здороваться надо, — сказал он, прервав молчание.
— Здрасте, — поздоровался Вадик и сел на край нар.
— Как зовут?
— Вадик.
— А меня — Ваня. Сыграем? — предложил парень, доставая из кармана колоду карт, таких засаленных, что из них можно было сварить суп.
— Нет, я шахматы люблю, а в карты не играю.
— Вот те на. Откуда ты такой взялся?
— Из лагеря, — уныло сказал Вадик.
— Ну и чудеса! — оживился Ваня. — И я из лагеря! Ты из какого?
— Из оздоровительного.
— А я из исправительного. И давно ты оттуда?
— Два часа.
— А я два месяца. Бывают же такие совпадения! Слушай, а тебя сюда за что упекли?
— За плохое поведение, — признался Ситников.
— Мать честная! И меня за плохое! — Ваня развеселился. — Да ты не переживай, братан. Будешь хорошо работать — выйдешь на свободу раньше срока с чистой совестью! Труд, братишка, делает из обезьяны человека. Хотя я, по правде сказать, в это дело не верю. Ну, не может гиббон стать таким, как я! Вот, к примеру, овчарка в лагере трудится, сторожит, а человеком не становится. Это как понимать? Да что человеком, из овчарки даже бульдога нельзя сделать!
— Можно, — сказал Ситников. — Если отрубить ей хвост и набить морду.
Ваня покатился со смеху, распространяя вокруг себя крепкий запах рыбного магазина.
— Это ты классно схохмил. Ценю, — сказал он, отсмеявшись. — Что ты такой грустный? Переживаешь, что посадили? Не расстраивайся. Не ты первый, не ты последний. Пушкин, к примеру, тоже сидел. И ничего. Хорошие, между нами, стихи писал. К примеру, вот это: "Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок". Супер, да? Будто про меня написано!
Ситников с недоверием посмотрел на парня.
— Это какой Пушкин? — спросил он. — Александр Сергеевич? Разве он сидел?
— А ты не знал? Вот умора! Конкретно сидел! Его ж сослали в Шушенское за то, что он не вышел вместе с декабристами на Красную площадь свергать Петра Первого. Неужели не слышал? Что ж ты, брат… Такие вещи стыдно не знать. Ты местный? — спросил Ваня с неподдельным интересом. Он устал от одиночества, и ему хотелось говорить, говорить, говорить, неважно о чем, лишь бы слышать свой голос и голос собеседника.
— Нет, — сказал Вадик. — Я не местный.
— И я — нет! А ты к кому сюда приехал?
— К Олжусу.
Ваня внезапно опешил.
— Как к Олжусу? — спросил он. — К какому Олжусу? К сыну Чингиза?
— Я не знаю, чей он сын. Мы с ним мало знакомы. Он калмык. И отец у него калмык. Они живут на улице Мира, во дворе стоит грузовой фургон с надписью "Хлеб". Больше я про его отца ничего не знаю.
— Это Чингиз, Наконец-то удача повернулась ко мне своим красивым передом! — произнес любитель Пушкина. — Слушай, братишка, скажи честно, за что тебя сюда упаковали?
— За драку, — признался Вадик, осторожно трогая подушечками пальцев набухшие шишки на лбу и на скуле.
— За драку? За такой пустяк не имеют права малолетку в камере держать!
— Я свою фамилию не назвал. Не хочу, чтобы в лагере знали, что я попал в милицию. Подожду, когда у ментов терпение лопнет.
— Это ты зря. Слушай, Вадюха, я вижу, ты свой в доску пацан. А пацаны, типа, должны чисто конкретно выручать друг друга. Я прав, братан?
— Ну, в общем, да…
— Слушай, братэлло, я чисто попал в неприятную историю, и ты мне, как брат брату, должен реально помочь. Короче, тебе надо выбраться отсюда, пойти к Чингизу и сказать, что я сижу здесь, в отделении, и чтобы он меня вытащил. А если не получится, скажи ему, что Ваню, то есть меня, арестовали с полным кузовом на седьмом посту. Скажи, что там внеплановая проверка. Пусть объезжает этот пост за версту, иначе тоже попадется.
— Что значит "с полным кузовом на седьмом посту"? — спросил Ситников.
— Не твое дело. Просто запомни и передай.
— Я не могу запомнить фразы, значения которых не понимаю. Я же не компьютер, в меня нельзя вводить любую бессмысленную информацию. Объясни толком, тогда я запомню и передам.
Ваня несколько секунд напряженно думал, глядя на Вадика так, словно хотел просветить его взглядом, как рентгеном, узнать его мысли и намерения. Сообразив, что в ближайшее время у него не будет другой возможности связаться с Чингизом, он решил рискнуть и сказал Вадику:
— Я — шофер. Чингиз — мой компаньон, типа сменщик. Я вез в машине рыбу. На седьмом посту ГАИ меня остановили менты. Обычно там стоят мои знакомые гаишники, а тут, как на грех, внеплановая проверка из Москвы нагрянула.
— Разве бывают проверки плановые?
— Бывают. Это когда свои менты своих проверяют, ну, для галочки. Про такие проверки заранее известно. А тут — внеплановая. Ты должен сказать об этом Чингизу, папе Олжуса. Он все поймет.
— В твоей машине была браконьерская рыба, да? Без сопроводительных документов? — догадался Ситников.
— Не твое дело, — резко сказал Ваня. — Меньше знаешь — крепче спишь. — Он вскочил с нар и бешено заколотил ладонями в металлическую дверь, истерично вопя: — Откройте, уроды! Откройте! Выпустите малолетку, изверги!
Когда сержант открыл дверь и повел Вадика по коридору, Ситников лихорадочно соображал, как бы похитрее соврать, чтобы дежурный лейтенант побыстрее отпустил его на волю. "Может, сказать, что я приехал в поселок погостить у Олжуса, сына Чингиза? Или соврать, что я — сын рыбнадзора Петровича?.. Но я даже не знаю его фамилию. Или "Петрович" — это как раз фамилия? Тогда какое у него имя? Иван? А может, Сидор? Иван Сидорович Петрович.
О-хо-хо… Ну и влип же я… По самые уши". Оказавшись в приемной дежурной части, Вадик понял, что врать ему не придется. Небольшое помещение, куда его привел сержант, заполнилось людьми. Это были полковники, один генерал и несколько людей в штатском, которые негромко переговаривались между собой, задавали вопросы дежурному милиционеру и изучали какие-то документы, лежавшие в папках с надписью "Дело". "Внеплановая проверка из Москвы", — догадался Вадик. Строгий лейтенант, который отправил Вадика в камеру, бегал перед москвичами, как официант, обслуживающий богатых уважаемых посетителей. Он открывал шкафы, перебирал папки, искал документы, объяснял, оправдывался и советовал московским гостям подождать начальника отделения, который уже выехал из дома и вот-вот прибудет. Увидев Вадика, он сжал губы и взглянул на сержанта такими страшными глазами, что тот все понял без слов и незаметно вывел подростка на улицу.
