Я никогда и никому не говорила, что он мне нравится. Даже Клаудии, хотя, подозреваю, они с Элом часто обсуждали нас и наше будущее. Все могло сложиться удачно, правда? Но Клаудиа и Эл не знали, что случилось в тот день, когда Бен сломал ногу. Об этом знала только Хэлен. А ей я проболталась лишь потому, что мы познакомились во Вьетнаме и я думала, что мы больше никогда не встретимся.
Закончилась еще одна песня — четвертая с тех пор, как Клаудиа ушла в туалет.
— Клаудиа, ты идешь или как?
Тишина. Я отложила кисть, вытерла руки о рубашку Эла и крикнула в распахнутую дверь:
— Эй, лентяйка, хватит спать! Я не собираюсь тут вкалывать за двоих.
Мне никто не ответил. Я не упоминала, что дом у Клаудии маленький? Даже наверху слышно, как хлопает откидная дверца для кошки. От ванной меня отделял всего один лестничный пролет, дверь была приоткрыта.
— Клау, ты там?
Она молчала, но я знала, что она за дверью, просто чувствовала, и все. Осторожно толкнув дверь, я вошла. Лучше бы я ослепла, чем увидела это. Клаудиа сидела на унитазе, спустив джинсы для беременных до самых щиколоток и широко разведя колени. Ее лица я не видела, потому что она смотрела в унитаз, но руку протягивала мне. На ладони лежала салфетка, пропитанная кровью. Кровь сочилась между пальцами, капала на белые плитки пола вокруг ног Клаудии. Кроме салфетки, на ладони… до сих пор не знаю, что это было. Нечто похожее на прелую серую губку для мытья посуды. Страшнее всего был ее цвет — не красный, а оттенка надгробной плиты.
От Клаудии исходил острый запах крови — землистый, сладковатый и густой. Слышался звук падающих с ладони капель, быстрый, высокий, чем-то напоминающий постукивание метронома с грузом у самого основания. В него вплетался другой, более замедленный и тяжелый ритм. Только когда Клаудиа взглянула на меня сквозь завесу темных волос, я поняла, что слышу. Из нее текла ярко-красная кровь. То и дело в ней мелькали черные сгустки, шлепались в унитаз, оседали на дно.
— Не могу смыть красную краску, — выдавила она, глядя на протянутую руку.
— Ничего, дорогая. — Я забрала у нее неизвестный предмет и передернулась: он скользнул между пальцев, как сырая печенка. Я бросила его в ванну. — Давай я уложу тебя, хорошо? Ты сможешь встать?
— Не могу смыть красную краску, — повторила она.
— Не страшно, потом смоем. Держись-ка, прислонись ко мне…
Когда она уже поднималась, я поняла, что сначала надо было снять с нее джинсы. Но было слишком поздно. Струйка крови потекла по ноге. Я обмотала талию Клаудии полотенцем, и мы двинулись в спальню, шаркая ногами, как старухи. О вышитых вручную простынях Клаудии я тоже не подумала: откинула покрывало, уложила ее и прикрыла страшное кровавое полотенце между ног. Я вышла, чтобы позвонить врачу, — не хотелось, чтобы Клаудиа слышала. Можно было бы набрать 999, но тогда ее увезли бы в ближайшую больницу. Нет, нужны специалисты, люди, которые понимают, чего она лишилась.
— 118–118, Крэг слушает.
— Мне нужен номер клиники «Листер» в Лондоне.
— Как вы сказали?
— Клиника «Листер». Пожалуйста, побыстрее.
— В каком она городе?
— В Лондоне. Да скорее же, господи…
— Как же я найду вам номер, если не знаю…
— Извините.
Я не раскаивалась. Мне хотелось вмазать ему.
— Соединить вас?
— Да.
— Понадобится допол…
— Плевать.
Молчание тянулось так долго, что я уже думала, что прервалась связь. Затем послышались гудки. Не помню, что я сказала в телефон, но меня почти сразу соединили с врачом, который знал Клаудиу. Он расспрашивал, что я видела, сколько крови она потеряла и какого цвета она была. Я объяснила.
— Она потеряет ребенка, — сказал врач.
— Знаю, черт возьми! — заорала я. — Скажите, как мне остановить кровь, умоляю, объясните, что надо делать, очень-очень вас прошу, только скажите…
Голос срывался, но я твердила одно и то же, потому что знала: если я замолчу, значит, я смирилась с тем, что ответа нет и быть не может. Клаудиа теряет свою дочь, и я ничего не могу поделать. Детский конверт на стене будет закрашен.
8. Притворись, что не помнишь
Я взлетела наверх, в спальню Клаудии. Она не шевелилась. Я передала ей слова врача:
— «Скорая» уже в пути. Тебя отвезут в больницу и обследуют. Даже большая кровопотеря еще не приговор.
Казалось, она не понимала, что я говорю, только молча смотрела мне в глаза. Волосы прилипли к ее лицу. Я приподняла одеяло: полотенце пропиталось насквозь. Все белье было перепачкано кровью. Я понимала, что ее слишком много, но удерживала на лице улыбку. Стащив с Клаудии джинсы, я вытерла ее, как смогла, чтобы переодеть в чистое. В ванной я нашла полупустую упаковку толстых гигиенических прокладок. Последние девять лет в этом доме часто лилась кровь. Я надела на Клаудиу трусы, вложив в них сразу две прокладки. Махровой салфеткой я попыталась вытереть запачканные кровью руки и ноги. От соприкосновения с ними салфетка становилась розовой. Осторожно приподняв Клаудиу, я надела на нее через голову юбку и одернула ее на талии. Мне хотелось скрыть как можно больше, но утаить истину было невозможно.
Клаудиа не проронила ни слова, только качала головой из стороны в сторону. Это почти незаметное движение было исполнено огромного смысла. Когда я попыталась поставить ее на ноги, она вскрикнула, скорчилась и рухнула на кровать, уткнув голову в колени; дыхание рвалось из нее коротким прерывистым стаккато. Мы ждали, когда боль утихнет. Я смотрела, как разглаживается ее искаженное болью лицо. Внезапно ее вырвало, все растеклось по полу.
— Кажется, что-то… вышло, — пробормотала она, глядя на меня.
— Ничего, это ничего.
Какое там «ничего»! Я снова сняла с нее трусы. От подступившей тошноты пришлось сжать челюсти и смотреть в сторону.
— Там моя малышка? — спросила Клаудиа.
Я вынула промокшие насквозь прокладки и унесла их в ванную. Ничего нового я не увидела — все то же серое губчатое вещество. Плацента, только обескровленная. Мертвая.
— Нет, дорогая, — отозвалась я. — Только кровь.
Как будто мы постоянно истекаем кровью! Я вернулась в спальню. Клаудиа впилась в меня взглядом.
— Ее очень много?
— Не знаю, — ответила я, хотя все понимала.
Еще раз поменяв прокладки, я повела Клаудиу вниз. «Скорая» приехала быстро, я влезла в машину вслед за подругой. Она лежала на носилках, врач осматривал ее. Обе мы были по-прежнему одеты в рубашки Эла. Я часто заключаю сделки с Богом, хотя и не знаю, верю в него или нет. Когда маме поставили диагноз, я принялась выдвигать условия, давать обещания и обращаться к любому Богу, лишь бы он меня услышал. Наблюдая, как врач размазывает прозрачный гель по животу Клаудии, я молилась так усердно, как никогда в жизни. В машине висела мертвая тишина. Затаив дыхание, я смотрела, как врач приставил ультразвуковой зонд к животу моей подруги. Мы ждали, когда из динамиков послышится звук — живой, немного сбивающийся, быстрый. Но не слышали ничего, кроме потрескивания статических помех. Я увидела, как поникли плечи врача, и взяла Клаудиу за руку.
