— В больнице есть более чувствительная аппаратура, — сказал врач. — Может, ребенок просто неудачно повернулся. Какой у вас срок?
— Четырнадцать недель, — ответила я вместо Клаудии.
— Мы постараемся доставить вас в больницу как можно скорее. Возможно, я просто не слышу сердцебиение.
Клаудиа слабо улыбнулась. Врач поговорил по селектору с водителем, машина сорвалась с места, и в воздух ввинтился рев сирены. Перед моими глазами стояло нечто, похожее на серую губку. Моя крохотная, бесподобная, умеющая сосать пальчик крестница умерла. Я знала это.
* * *
К тому времени, как мы домчались до больницы, кровотечение почти прекратилось, и в нас пробудилась надежда. Клаудиу сразу провезли в кабинет УЗИ, где снова размазали по животу гель. Еще одна напрасная надежда. Звук отключили, аппарат повернули так, чтобы Клаудиа не видела экран. Только я видела силуэт малышки, подвешенной в темноте. Неподвижной. В фотографии, которую показывала мне Клаудиа, было больше жизни, чем в существе на экране. Докторша задела аппарат, и ребенок словно шевельнулся. Я чуть не ахнула, но узистка поспешно покачала головой. Она убрала зонд, вытерла гель, одернула на животе Клаудии рубашку и подкатилась на стуле на колесиках поближе к ней.
— Мне очень жаль. Плод мертв.
Господи, как можно быть такой бессердечной? Я видела, как Клаудиа закусила губу. А может, это правильно. Может, это единственный способ убедить мать, что незримая искра жизни, которую она еще недавно носила в себе, потухла. А сама мать даже не потеряла сознание.
— Мы приведем вас в порядок, а потом вы обсудите дальнейшие действия с консультантом.
Я взяла Клаудиу за руку. Мы обе оцепенело кивнули.
Клаудиу пытались усадить в кресло на колесах, но она отказалась. Она сама встала с кушетки, выпрямилась и вышла из кабинета.
Слова были лишними. Помолчав, Клаудиа повернулась ко мне.
— Эл…
Я отпустила ее руку.
— Сейчас свяжусь с ним.
— Только ничего не говори.
— Не скажу. Просто попрошу позвонить. Клаудиа… мне очень жаль.
— Знаю. — И она уставилась в свои колени.
Когда я вернулась, она уже беседовала с консультантом. Тот предложил два варианта: дождаться, когда выкидыш произойдет естественным путем, либо согласиться на расширение и выскабливание матки под общим наркозом. Мне казалось, ничего хуже случившегося в доме Клаудии уже быть не может.
— Сколько придется ждать без операции?
— Дней десять.
— Не обязательно истязать себя, — сказала я Клаудии.
— Чем я рискую? — спросила она.
— С точки зрения дальнейшего зачатия выскабливание предпочтительнее — больше вероятность полного очищения матки. Эту операцию часто проводят перед ЭКО, чтобы создать наиболее благоприятную среду. Но как-никак это хирургическое вмешательство, а вы его уже не раз перенесли.
Однажды Клаудиа сказала мне, что ее вагину видела целая съемочная группа. Что ж, значит, она ко всему готова.
Клаудиа как будто не слушала консультанта, и потому я пыталась представить, как поступил бы на моем месте Эл. Он наверняка пожелал бы, чтобы все кончилось как можно скорее и без лишних мук для его жены. Чтобы забыть о крови и страданиях. Он не допустил бы, чтобы Клаудиа видела, как из нее вываливаются куски плоти, и тем более не позволил бы взять их в руки.
— А операцию можно сделать прямо сегодня?
— Можно даже немедленно.
Клаудиа снова взглянула на меня, я кивнула. Она повернулась к консультанту:
— Тогда давайте проведем ее, и дело с концом.
Опять напрасная надежда. Когда все кончится, никому не известно.
Я была рядом с ней до того момента, как она начала обратный отсчет от десяти. Я видела, как анестезиолог открыл вентиль в трубке на ее запястье и начал давать наркоз. Клаудиа досчитала только до семи. Я посмотрела на врача.
— Сделайте все возможное. Чтобы никаких осложнений. Никаких инфекций и кровотечений. И умоляю вас, позовите меня, когда она очнется!
Мне предложили подождать в маленькой зеленой приемной. Оставшись одна, я вынула из бумажника снимок, сделанный на УЗИ при сроке двенадцать недель. Головка, большой пальчик, губы и младенческий профиль… я обвела их пальцем. И заплакала от жалости к Клаудии и к малышке, которой я ничем не смогла помочь. Я рыдала безмолвно, закрыв лицо ладонями. Вспоминала предыдущие девять лет, былые неудачи, слабые надежды, наше прошлое, наши мечты, наше и мое настоящее, пока наконец не задумалась о своей бездетности и одиночестве, и слезы хлынули с новой силой. Мои силы иссякли, теперь их не хватило бы ни для Клаудии, ни для меня самой. И я плакала еще горше, понимая это. Как можно жалеть себя, если не я потеряла ребенка? Вошла медсестра, заметила, что я в слезах, но сделала неверные выводы. Приняла меня за скорбящую мать, обняла и предложила бумажный платок. Не знаю почему, но переубеждать ее я не стала. Для разнообразия можно было выйти из образа утешительницы.
В кармане завибрировал телефон. Я взглянула на определитель номера и объяснила сестре:
— Это отец ребенка.
Она оставила меня. Дождавшись, когда за ней закроется дверь, я ответила на звонок.
— Тесса? С Клаудией все хорошо?
— Да, но…
— А с ребенком?
— Сожалею, Эл. У нее выкидыш.
— С ней можно поговорить?
— Она в операционной. Ее сейчас оперируют.
— Господи…
— Все случилось слишком быстро.
— Передай ей, что я вылетаю обратно следующим рейсом. И что я люблю ее. Обязательно передай!
— Передам, Эл…
Голос в трубке умолк. Я представила, как Эл мечется по залу сингапурского аэропорта в поисках того, кто поможет ему вернуться домой. Он не желает объяснять, в чем дело, но приходится — иначе его не воспринимают всерьез. Может, он даже преувеличивает, иначе ситуация выглядит слишком обыденной. У каждой третьей женщины беременность заканчивается выкидышем, подумаешь! Пустяк, но лишь пока не придет твоя очередь.
В дверь негромко постучали. Вошла другая сестра:
— Она очнулась.
Понадобилось двадцать семь минут, чтобы уничтожить труды девяти лет и девяноста восьми дней.
Когда я вошла в послеоперационную палату, Клаудиа как раз открыла глаза. Ее взгляд был сонным, язык заплетался. Она улыбнулась врачу, потом мне.
— Я говорила с Элом, он возвращается домой.
— Скажи, пусть не жалеет меня, — ответила Клаудиа. — Дома у меня хорошенькая дочка.
Мы с доктором переглянулись.
— Эл просил передать, что любит тебя всем сердцем, — добавила я.
